Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс

Графиня де Ла Пенотье лежала на спине, потому что так приказала, а если точнее, то посоветовала ей хозяйка дома. Старуха осмотрела ее и объявила, что дело движется. Теперь она оборачивала влажную льняную простыню вокруг живота своей подопечной. Ткань была пропитана раствором из отвара рябины и яичных желтков, посыпана толченым оленьим рогом и ладаном – Алис утверждала, что такая процедура помогает избежать растяжек и складок на коже. Так это или нет, было неизвестно, но ощущение показалось Карле приятным.

– Алис, что будет с нами, когда все закончится? – спросила роженица.

– Этого не знают даже карты.

– Я теперь не похожа на саму себя, но думаю, что в любых обстоятельствах мы нашли бы друг в друге нечто достойное восхищения. Я бы точно нашла.

Пожилая женщина рассмеялась, закашлялась и сглотнула, после чего продолжила разглаживать ткань круговыми движениями.

– Разрази меня гром, старуха еще не встречала такой, как ты, и должна признаться, что этот урок хороших манер заставил ее устыдиться. Так ведут себя сильные, – объявила Алис.

– Не знаю, кого вы имеете в виду под «сильными», но сегодня сильной меня не назовешь. А что касается манер, то это мои манеры, и больше ничьи.

– Женщина хотела лишь вернуть тебе комплимент. Здесь, во Дворах, мы к ним не привыкли, так что прости, если она неудачно выразилась.

– Нет, это я должна извиняться – от вас я видела только доброту.

– Нет, нет, больше не будем об этом. Если ты спрашиваешь, не разорвется ли наша связь после того, как родится ребенок и ты достаточно окрепнешь, чтобы уйти, – конечно, не разорвется. Наши судьбы сплетены, и мы разделили – разделяем – самую священную из чаш. Ладно, хватит рассуждений. Хорошего понемножку. Черт возьми, старая женщина редко выходит из дома, а уж дальше Двора лет десять не ходила. В следующий раз она отправится дальше рыбных прилавков и, если уж на то пошло, дальше кладбища.

– По крайней мере, я знаю, где вас найти.

Алис прижала ладонь к груди Карлы:

– Ты найдешь меня здесь.

Со двора, скрытого занавесками, донесся шум. Хозяйка выглянула в окно, после чего с трудом поднялась и вышла. Роженица сжала кулаки – схватки заставили ее приподняться на матрасе. Застонав, она унеслась на новой волне боли, а потом вытерла пот синим шарфом. Алис вернулась, держа в руке плотный лист бумаги размером примерно с книгу.

Старуха присела на край кровати и протянула этот лист гостье. Карла удивленно охнула. Это был поясной портрет удивительно красивого юноши, с обнаженным торсом и поворотом лица в три четверти. Черты его лица были аристократическими и одновременно грубыми, округлости и углы скул, лба и подбородка составляли идеальную гармонию, а мускулатура тела выглядела настолько пропорциональной, что невольно закрадывалась мысль о художнике, стремившемся изобразить аллегорию мужской красоты. Однако рисунок был настолько искусен – нежное сочетание красок, уверенность и легкость штрихов, выразительность, нежность и сострадание, – что Карла не сомневалась: это портрет реального человека. Юноша смотрел с портрета высокомерно и свирепо, словно художник был для него врагом, хоть и презираемым. Его взгляд был взглядом человека, сознающего, что мир лежит у его ног. А свою усмешку он мог унаследовать только от матери.

– Гриманд, – сказала Карла.

– Самый красивый парень из тех, что я видела. А теперь обреченный на муки, – вздохнула старуха.

Итальянка посмотрела на Алис и увидела глубокую печаль, заполнявшую ее сердце. На языке графини вертелись многочисленные вопросы, но по сравнению с печалью пожилой женщины они казались банальными. Мать короля воров должна была сама рассказать свою историю, возможно, впервые в жизни. Карла взяла ее за руку и стала ждать.

– Ты видела, в кого превратился мой сын, – заговорила Алис. – Десять лет прошло, день за днем, с тех пор как нарисовали этот портрет. Гриманд живет под проклятием, которое медленно пожирает его. То, что мы видим снаружи, – это всего лишь проявление порчи, которая поразила ствол дерева и пьет его соки. И прокляла его я. Из-за женщины и из-за ребенка, которого они сделали, а еще потому, что я ревновала, потому что зло скрывалось в моем сердце и ждало своего часа.

– Я в это не верю, – возразила роженица. – Ребенок в моем чреве борется за жизнь, и я не верю. У Гриманда какая-то неизвестная болезнь, которая так медленно развивается. А может, это яд, попавший к нему с пищей…

– Мать благодарит тебя, и может, ты даже права, но все в жизни взаимосвязано. Она прокляла сына, а это незаживающая рана для любой матери. Как только эти слова слетели с моего языка, меня будто пронзила огненная стрела, и Мать Природа заплакала из камней у меня под ногами, потому что слово не воробей и его уже не вернешь. Тогда сын взял свою шлюху, а она и правда была шлюхой, взял ребенка, дочку, такую же красавицу, как он, и оставил старую дуру, чтобы она пила свое отчаяние.

По лиловым щекам хозяйки покатились слезы. Карлу пронзила острая жалость. Но у нее снова начались схватки. Боль поднималась изнутри, но женщина молчала, лишь сильнее сжимая руку старухи.

– Зря я все это, – сказала Алис. – Ты не в том состоянии, чтобы слушать мои глупости.

Она протянула руку за портретом, но ее подопечная покачала головой:

– Я рада, что вы мне это рассказали, Алис. Я знаю, что значит предать сына. Карты все правильно сказали. Неоправданные надежды. С моей стороны глупо вам что-то объяснять, но это наше бремя. Самое тяжелое из всех.

Старуха вытерла лицо тыльной стороной ладони и на мгновение стала похожа на ребенка. Она кивнула, Карла улыбнулась ей, и Алис тоже улыбнулась в ответ, качая головой:

– Понимаешь, он был влюблен. А женщина боялась за него. Он мог иметь любую девчонку, и многие об этом мечтали, причем не только во Дворах. И имел, но дело не в этом. Не в том, что я теряла его, а в том, что отдавала ей. Она была плохой. Худшей из шлюх. Но любовь не подчиняется логике, и нам не нужны карты, чтобы это знать. Она забрала его сердце – я сразу поняла, что так и будет. Конечно, надо признать, она была довольно красива. Он свалял дурака, как и все мужчины в таких обстоятельствах, но в конце концов вернулся домой, зализал раны и стал королем Кокейна, пройдя по трупам многих жестоких соперников. Враги называли его Инфантом.

– Да, я слышала. Но почему?

– Поначалу чтобы оскорбить. Ему едва исполнилось девятнадцать, и он был новичком. Ветераны считали, что Гриманд не знает, что делает, и что он должен работать на них. Свою ошибку они понять не успели, поскольку уже были мертвы. Понимаешь, мой сын ценит свою жизнь не больше, чем цветок ценит лепестки, а его враги дрожали за свою шкуру.

В голосе пожилой женщины чувствовалась гордость, но вместе с ней также гнев и сожаление.

Графине хотелось сказать: «Я знаю такого человека. Он мой муж. Я его люблю». Но она не стала прерывать исповедь Алис, рассказывавшей о бремени, которое выпало на ее материнскую долю.

– Он больше ни за кем не ухаживал, утратил вкус к любви – он вообще отказывался говорить о ней, – но старая женщина не стала бы ставить это в заслугу шлюхе. Его сердце не зажило, как это всегда бывает. Нет, просто Гриманд утратил желание. Еще один плод материнского проклятия. И кто знает, единственный ли? Он стал самым мрачным из людей.

Карла молчала, но затем любопытство в ней взяло верх.

– Вы сказали, у Гриманда есть дочь? – осторожно спросила она.

– Он не признал ее, и тут его нельзя винить, в отличие от многого другого. Гриманд сам не знал своего отца, так что это не трагедия. Бабка не видела свою малышку с того момента, когда она родилась, прямо здесь, в этой комнате.

Если все это случилось десять лет назад, то Гриманд должен был быть гораздо младше, чем казалось Карле, – ему было лет тридцать. Она невольно подумала об Эстель. Вспоминала ее яростное, измазанное сажей лицо и не находила сходства с Гримандом, хотя прекрасно понимала, что это ничего не значит. Все дело во взгляде девочки, напоминавшем огненную стрелу ревности, пущенную в итальянку. Кем бы ни была его дочь, ее потеря оставила в сердце короля воров рану, которую не смогла залечить Алис.

– У меня отняли первого сына сразу после появления на свет, – сказала Карла. – Он рос как незаконнорожденный, сирота, в мире, похожем на эти Дворы. Ему было двенадцать, когда я снова его увидела. Я долго не могла найти в себе мужества, чтобы начать искать его. А теперь он опять потерялся. Но этого ребенка, клянусь, я никому не отдам.

Роженица заплакала, и Алис тоже, а потом начались схватки, такие сильные, словно тело Карлы разрывалось надвое. Но боль прошла, а вместе с ней и печаль. Женщина попросила чаю, и хозяйка принесла ей чашку. Выпив чай, Карла взяла с кровати портрет и внимательно рассмотрела его, любуясь великолепной работой. Черные штрихи были нанесены металлическим стилом, которое окунали в порошок из сланца. Красноватый оттенок, придававший портрету жизнь, достигался с помощью рыжей глины. Искорки света в зрачках были сделаны коричневым карандашом. Настоящий шедевр. Графиня с трудом сдерживала любопытство, чтобы не спросить, кто его создал. Алис улыбнулась: