Симбиоз - Роксана Форрадаре

– Андреа, я хочу открыть тебе ту сторону симбиоза, о которой многие люди догадываются, но мало кто знает наверняка. Рассказать о том, как мы приближаем час возвращения в Инкхигхаим, - его слова прозвучали столь угрожающе, что у меня волоски на загривке встали дыбом, и я сразу вспомнила подозрения Себастьяна, что демоны хитрым способом подводят своих симбионтов к гибели. – Будущее каждого человека имеет миллионы ответвлений, но среди них всегда есть одно, обозначающее самый короткий путь.

- Вы… специально направляете нас по нему, да?

- Да, - невозмутимо согласился Манту. – По большей части симбионты ошибочно полагают, что привязанные к ним демоны не имеют над ними власти. Они вынуждены подчиняться, вынуждены смиренно бродить по их следам, и чаще всего они даже не говорят – казалось бы, откуда здесь взяться какому-либо воздействию? Однако воздействие не обязано быть громким и заметным. Люди по своей природе очень невнимательны к мелочам, они и не представляют, как основательно может перемениться их будущее из-за того лишь, что мы вовремя заслонили крылом какой-то важный знак, который мог бы повести их иным путем, или издали звук, чтобы они не расслышали какие-то важные слова. На одних симбионтов, открытых и суетливых, проще влиять, на других, редко поддающихся спонтанности, сложнее, но рано или поздно мы добиваемся своего. Я был чрезвычайно доволен, когда десять лет назад установил связь с мальчиком, осуществившим призыв: при определенных обстоятельствах до гибели ему оставалось чуть меньше полугода. Он щедро пользовался трансформацией и моими способностями, и его неокрепший организм должен был сломаться очень быстро – от меня требовалось лишь прилежно снабжать его всем необходимым. Однако кое-что разрушало его даже сильнее, чем симбиоз. Его собственный отец. Видишь ли, Андреа, меня призывали в ваш мир больше десяти раз: разные люди, разные эпохи и цивилизации, но примерно одинаковые желания и рассуждения. Однако чистое сознание ребенка оказалось для меня в новинку. Я и только я делил с Франциско мысли, когда он выполнял отцовские поручения. Он хотел вырваться, но слишком сильна была привычка подчиняться. Он искал помощи у брата, но тот не мог понять его до конца. Я смог, - на этих словах Аббадон демонстративно отвернулся, зарывшись в собственные крылья. – Я пожалел его и привязался к нему. И именно я в последний момент повлиял на него, чтобы изменить его будущее и вытащить с дороги, ведущей в пропасть, - часы на картине пробили девять часов утра, однако я даже не посмотрела в их сторону, ловя каждое слово безглазого демона. - Франциско не мог оставить отца и брата, потому что одного боялся до беспамятства, а второго искренне любил. Он зависел от обоих. Для начала я помог ему преобразить страх в ненависть, рассказав правду, которую увидел, заглянув в его прошлое. Правду о гибели его матери, в которой был виновен именно Питер. Он знал эту правду, но был слишком мал и напуган, чтобы вспомнить, – я приоткрыл ему завесу, и жгучая злость на отца избавила его от первой слабости. С Габриэлем дело обстояло сложнее. Я долгое время разрушал их крепкую связь и в нужный момент заставил Франциско увидеть, как он по приказу отца расправляется с бесперспективной девочкой, с которой они оба дружили с самого детства. И хотя он уже давно простил брата, тогда, много лет назад, это стало для него страшным ударом. Он понял, что не во всем хочет походить на Габриэля, что не готов слепо идти по его стопам, и так исчезла его вторая слабость. Оставалось лишь показать ему новый свет. Франциско, воспитывавшийся в ненависти к людям и испытывающий к этому воспитанию превеликое отвращение, прежде не думал, что существуют ему подобные, которые этих самых людей защищают. Он наивно полагал, что симбионты по определению презирают бесперспективных, и лишь он один уродился таким ненормальным. В конце войны мы с ним столкнулись с тем, кто его теорию опроверг. С волевым и бескорыстным симбионтом, служащим на благо слабой половины человечества. Когда Франциско был готов покинуть дом, я повел его именно к нему, - я уже знала о ком он, однако Манту, поднатужившись, сам изрек имя. – К Бенедикту. Он стал настоящим спасением для мальчика: под его руководством он смог избавиться от отравляющего чувства вины и от смертельных для организма нагрузок.

Демон замолчал – торчащие во все стороны клыки сомкнулись, насколько это было возможно. Аббадон, уже успокоившийся и вновь принявший бесстрастный вид, лениво произнес:

- Ты совсем размяк, Мантрэссапа.

- Тихо, Абби! – сердито шикнула на него я и вновь озабоченно обратилась к Манту. – Он никогда не рассказывал мне таких подробностей, и это все ужасно занимательно, но какой помощи ты от меня ждешь?

- С тех пор многое изменилось. В детстве Франциско видел ненависть симбионтов к людям, но по мере взросления он вынужден был наблюдать точно такое же отношение и в обратную сторону. Сейчас он потихоньку отклоняется от того курса, который я выбрал для него и который был бы для него наилучшим, и мне больше не удается влиять на него, как прежде. Я хочу, чтобы с ним поговорила ты.

- О чем поговорила?

- Он должен следовать первоначальному плану. Должен снова вернуться к Бенедикту, - демон отступил на шаг к стене. – Когда он заключил сделку с Габриэлем, чтобы освободить тебя из здания суда, дорога повела его в очень опасном направлении. Я пытался исправить это в одиночку, но теперь вижу, что напрасно. У тебя получится гораздо лучше.

По самый торс с отвратительно выпирающими посередине костями Манту провалился обратно сквозь пол, а оставшаяся его верхняя половина растворилась за картинами с часами.

Пятнадцать минут десятого.

Ненадолго в комнате воцарилась тишина. Аббадон спорхнул с потолка и самозабвенно вытянул голову, чтобы заглянуть мне в лицо. Его отчего-то заинтересовали мои мысли – я ответила ему растерянным взглядом, в котором тревога за Франциско тесно переплеталась с другим, не менее гнетущим чувством.

- Ты тоже ведешь меня по самому короткому пути, Абби?

Вопрос дался мне нелегко. Я надеялась, что демон, прочтя его в моих глазах, даст ответ заранее, до того, как его придется озвучивать вслух, но он не сделал этого. И даже теперь, когда слова эхом разнеслись по угрюмой комнате, он промолчал. Я неожиданно почувствовала, что вот-вот расплачусь.

- Ты же у нас могущественный и честный. Скажи, ты уже успел повлиять на меня? Когда?