Медноголовый - Бернард Корнуэлл

— Джимми! — жизнерадостно крикнул из-за спины Натаниэля бородач, — Этот малый утверждает, что он — твой брат!

— Нат! — слабо выдохнул Джеймс, стоя всё в той же странной и неудобной позе.

— Джеймс! — в горле у Натаниэля застрял ком. Накатила тёплая волна любви к брату.

— Благодарю Тебя, Господи… — сказал Джеймс, бессильно падая на стул, — Благодарю Тебя, Господи!

Стянув с шеи салфетку, он приложил её к повлажневшим глазам, бормоча благодарственную молитву. Другие участники трапезы безмолвно взирали на Натаниэля.

— Тебе письмо. — прервал молитву брата Натаниэль.

— От…? — с надеждой спросил Джеймс. У него почти вырвалось имя Адама, но он вовремя вспомнил, что вокруг полно народу. Майор замолк и приложил к губам палец, показывая брату, что имя их друга следует хранить в тайне.

И у Старбака похолодело в груди. Жест Джеймса предполагал, что шпиона знают оба брата. Значит, всё-таки, Адам. Натаниэль подозревал это с самого начала, но всей душой уповал на то, что предатель — чужой и незнакомый ему человек. Но это Адам. Натаниэль испытывал теперь жалость к нему, досаду и отчаяние. Отчаяние, потому что он не знал, что ему теперь со своим знанием делать. Джеймс вопросительно смотрел на брата, и Натаниэль кивнул:

— Да. От него.

— Благодарение Господу. — облегчённо произнёс Джеймс, — Я уже боялся, что его схватили.

— Джимми снова запел свои псалмы, — весело встрял в беседу братьев встретивший Натаниэля бородач, — Подсаживайтесь к столу, мистер Старбак, съешьте что-нибудь, очень уж у вас заморенный вид Вы, как я понял, принесли письмо?

— Это мистер Пинкертон, — представил бородача Джеймс, — Шеф секретной службы.

— Для меня честь познакомиться с вами, — протянул руку Пинкертон.

Пожав ему ладонь, Старбак вложил в неё обёрнутое клеёнкой послание:

— Вероятно, конечный адресат всё же вы, сэр, а не Джеймс.

Пинкертон нетерпеливо стряхнул клеёнку и жадно впился взглядом в написанные д’Эмоном строки:

— Оно, Джимми! От твоего друга! Он нас не забыл! А я верил в него! — Пинкертон от радости даже ногой притопнул, — Да присаживайтесь же, мистер Старбак! Ешьте-пейте! А ну-ка, ребята, дайте ему местечко рядом с братом!

Джеймс поднялся со стула, и Натаниэлю показалось, что они сейчас заключат друг друга в объятия, но в их семье публично выражать чувства было не принято, и братья просто обменялись неловкими рукопожатиями.

— Садись. — пригласил Джеймс, — Лейтенант Бентли, положите, пожалуйста, Нату курицы. Спасибо. И хлебного соуса[10]. Ты же всегда любил хлебный соус, да, Нат? И сладкий потат, да? Садись, садись. Налить лимонада?

— Лучше вина. — попросил Натаниэль.

Джеймс опешил:

— Ты употребляешь спиртное?

Портить проповедями встречу с братом ему не хотелось, и Джеймс улыбнулся:

— Впрочем, для желудка полезно немного вина. Да садись же, Нат! Садись!

Натаниэль сел, и его тут же засыпали вопросами. Казалось, его знали все собравшиеся, и все собравшиеся читали в Ричмондских газетах заметки о его освобождении из-под стражи. Эти самые газеты достигли Вильямсбурга гораздо раньше, чем сам Натаниэль, который заверил брата, что вся история с его арестом — череда нелепиц и случайностей.

— Тебя ведь обвинили во взяточничестве? — уточнил Джеймс, — Что за глупость!

— Сфабрикованное обвинение, — объяснил с полным ртом Натаниэль, — Обвинили, чтобы держать в тюрьме и заставить сознаться в шпионаже.

Кто-то налил ему вина и поинтересовался, как он выбрался из Ричмонда. Натаниэль охотно пояснил, что двинулся сначала на север, а у Меканиксвилля повернул на восток и хитрым переплетением тропок за Чикахомини вышел сюда. На самом деле без проводника Тайлера Старбака сцапал бы первый же патруль. Ночью проводник д’Эмона вывел Натаниэля к Меканиксвиллю, оттуда к ферме восточнее Колд-Харбора, и следующей ночью они вдвоём миновали линию южных пикетов у Йорк-Ричмондской железной дороги. В сосновом бору у церкви святого Петра, где в своё время сочетался браком Джордж Вашингтон, немногословный Тайлер разомкнул уста:

— Дальше сам.

— А янки где?

— Их передовые дозоры за нами километрах в трёх. Но здесь их, дружок, тучи.

— А как мне вернуться?

— В Баркерс-милл найдёшь Тома Вуди. Он знает, как со мной связаться. Дуй давай.

Большую часть утра Старбак просидел в сосняке, а потом дал себя схватить нью-хэмпширцам. Сейчас, поужинав так плотно и вкусно, как не ужинал ни разу за последние несколько недель, он благодарно принял предложенную сигару и, заметив, что Джеймс нахмурился, объяснил: де, после застенков мятежников сигары благотворно влияют на бронхи. Описав собравшимся перенесённые в тюрьме муки, Натаниэль рассказал и о повешении Вебстера, ни словом не обмолвившись ни о сиделке Вебстера Хетти Лоутон, ни о Скалли с Льюисом.

Пинкертон, набивая трубку отличным табаком с плантаций на Джеймс-ривер, найденным здесь же, в домике, где они квартировали, наморщил лоб:

— Зачем им нужно было привозить вас на казнь Вебстера?

— Думаю, они надеялись, что я каким-то образом выдам себя, покажу, что знаю его, сэр.

— Вот же болваны! — покачал головой Пинкертон, разжигая трубку. Управившись с ней, он постучал пальцем по разложенным на столе тонким листкам доставленного Старбаком донесения, — Как я понимаю, с автором письма вы знакомы лично?

— Да, сэр.

— Друг семьи, да? — Пинкертон перевёл взгляд с тощего Натаниэля на пухлого Джеймса и обратно, — И я полагаю, мистер Старбак, что раз ваш друг семьи попросил отнести его письмо вас, то ему было известно о ваших симпатиях к Северу?

Вопрос попахивал неуклюжей проверкой на лояльность, и Натаниэль осознал со всей ясностью, что вот она — точка, после которой возврата нет. Или он говорит сейчас правду, и тогда — прости-прощай, рота «К» и Салли. Или Натаниэль начинает лукавить, памятуя ещё и о том, что Ричмонду без его лжи не выстоять. На краткий миг он решил, что поддастся искушению рассказать всё, как есть, ради спасения души, но вспомнил роту, вспомнил Салли и улыбнулся Пинкертону:

— Было известно, сэр. Иногда я помогал ему собирать сведения для вас.

Вралось гладко. Несколько секунд он был в центре всеобщего внимания и восхищения, затем Пинкертон хлопнул по столу ладонью:

— Выходит, вы заслужили тюрьму, мистер Старбак! — он засмеялся, показывая, что шутит и вновь хлопнул по столу, — Вы — храбрый человек, мистер Старбак, вне всякого сомнения!

Пинкертон говорил чистосердечно, и его подчинённые поддержали шефа одобрительным гулом.