Русская критика - Капитолина Кокшенева

2002 г.

Нигилизм и «новые люди»

(Современные акценты литературной полемики второй половины XIX века)

Проблема нигилизма для современного культурного сознания чрезвычайно актуальна. Ведь именно «нигилизм» часто является мировоззренческим ядром тех, кто «борется за новое», кто «сбрасывает классиков с корабля современности», кто (что особенно заметно сегодня) цинично и глумливо называет свое культурное воровство «заимствованием» у классиков. Все эти «новые люди» в культуре как особый «революционный тип» стали известны давно, как давно были показаны их «приемы», «ценности» и подлинные цели. Одним из тех, кто бескомпромиссно и умно боролся с новым нигилистическим сознанием, был русский критик, публицист, философ — Николай Николаевич Страхов (1828–1896). Полагая его опыт актуальным и значительным для всех нас, я попытаюсь представить читателю некоторые существенные его размышления. Ведь, в сущности, Страхова у нас публика знает мало — основное его литературное и философское наследие не переиздано до сих пор.

О нигилизме Николай Николаевич начал писать именно в те годы, когда он народился в отечественной культуре — в 1860-е годы XIX века. Тогда он вел полемику со страниц журнала Ф.М.Достоевского «Время» с популярными демократическими изданиями «Русское слово» и «Современник». Уже тогда он понимал нигилизм как определенное учение, и, одновременно, как одно из литературных направлений в текущей литературе. Он вернется к этой теме после убийства террористами императора Александра II 19 марта 1881 года. Страхов напишет свои страстные и ясные «Письма о нигилизме» и впервые напечатает их в московской газете И. С. Аксакова «Русь» (1881, № 23–25, 27).

Николай Николаевич, как и многие русские люди, был потрясен этим событием, понимая его как страшную веху в русской жизни. Он говорит о том, что теперь многие «напрягают все силы ума», чтобы понять источник этого зла. Свои «Письма» и он посвятит этой главной проблеме — проблеме сущности нигилизма и источнику его зла.

Страхов напоминает, что покушения на царя совершались в течение пятнадцати лет, и «мы пятнадцать лет не могли поверить, что его можно убить…» (3, 51). И вот теперь самодержец убит, но, повторю, Страхов предупреждает, что «нас ожидают страшные, чудовищные бедствия, но что всего ужаснее — нельзя надеяться, чтобы эти бедствия образумили нас». Верность его человеческой интуиции, увы, подтвердила история. Но для Страхова всегда было ясно, что избежать чего-либо можно только одним путем — путем понимания природы явления. Он и посвятит этому пониманию причин и источнику зла нигилизма свои четыре «Пиcьма» — он пишет их в той исторической ситуации, когда можно было констатировать, что «политические преступления собственно не считаются преступлениями и караются как бы только из приличия» (3, 72).

Политическая и национальная вражда, считает критик, не была определяющей в этом чудовищном преступлении, корень зла он видит именно в нигилизме, для которого «всякое недовольство, всякая ненависть составляет» только «пищу»: «Если какой-нибудь ненавистник России дал денег или прислал бомбы для наших анархистов, то это значит только, что он стал слугою нигилизма, работает в его пользу, а не наоборот, не нигилизм ему служит» (3, 57).

Для Страхова «нигилизм» — явление духовной болезни. Кроме того, опорой здесь становятся прежде всего «отвлеченные мысли, призрачные желания, фантастические цели». Так думает критик потому, что наблюдая нигилизм в продолжении двух десятилетий, он понял, что нигилист ничем не удовлетворяется: «Реальные желания можно удовлетворить, реальную ненависть можно отразить и обезоружить; но что сделать с фантастическою ненавистью, которая питается сама собою, над которой ничего реальное не имеет силы?» Нигилизм не удовлетворяется ничем, кроме полнейшего разрушения. Наш исторический опыт XX века, наш опыт террора в XXI веке только подтвердит сущностную точность страховских наблюдений.

«Нигилизм, — говорит Страхов-публицист, — это не простой грез, не простое злодейство; это и не политическое преступление, не так называемое революционное пламя. Поднимитесь, если можете, еще на одну ступень противлений законам души и совести; нигилизм — это грех трансцендентальный, это грех нечеловеческой гордости, обуявший в наши дни умы людей, это — чудовищное извращение души, при котором злодеяние является добродетелью, кровопролитие — благодеянием, разрушение — лучшим залогом жизни. Человек вообразил, что он полный владыка своей судьбы, что ему нужно поправить всемирную историю, что следует преобразовать душу человеческую… Это — безумие соблазнительное и глубокое, потому что под видом доблести дает простор всем страстям человека, позволяет ему быть зверем и считать себя святым» (Выделено мной. — К.К.) (3, 61).

Нигилистическое направление для Страхова отражает «господствующие стремления» времени, сфокусировав дух этих стремлений. Что следует из блестящей характеристики нигилистической сущности, приведенной выше? Во-первых, Страхов не говорит прямо, но ясно дает понять, что речь идет о безбожном сознании, о сознании, нравственно не ограниченном никакими нормами. Во-вторых, в нигилизме есть страшная духовная сторона — ложной святости и ложного героизма, которой так многие соблазнились и соблазняются в нашей истории.

В «Письме втором» Страхов напоминает, что нигилизм вполне удачно эксплуатирует «дурные свойства» души человека, и, прежде всего, дает величайшее самообольщение: тем самым «недостаток» оказывается «достоинством». Сознание нигилиста держится исключительно на восприятии «телесной» стороны жизни — они много говорят о «материальных интересах», полагая, что именно эти интересы являются двигателями человеческой жизни и истории. Вместе с тем, говорит Страхов, сами-то они — яркий пример увлечения именно духовными соблазнами, то есть «эти извращенные люди доказывают самым своим извращением, что не плоть, а дух главное начало в человеке» (3, 63).

Культ просвещения, уверенность, что прочитав несколько книжек, можно тут же овладеть правильными понятиями и взглядами — это начальная ступень формирования нигилистического сознания. Прочитав «пятикнижие нигилиста» (Бокль, Молешотт, Милль, Бюхнер), представляющее примитивный материализм, не только не требующий «большого ума» для понимания, но и дающий этому уму чрезвычайно мало пищи, нигилист приобретает коренной порок — «гордость умом и просвещением, какими-то правильными понятиями и разумными взглядами, до которых достигло будто бы наше время» (3, 63). Гордость умом приводит к следующему нравственному выверту — отрицанию того, во что верят и что ценят другие люди. Гордость умом, естественно, вырабатывает «презрение ко всему остальному человечеству» (3, 64). От презрения, показывает Страхов, нетрудно сделать и еще один шаг: если нравственное чувство не имеет стремления к положительному, то естественно его стремление к ненависти. «Не тем доволен нигилист, что он нашел истинное благо и что пламенеет к нему любовью, а тем, что он исполнен так называемого благородного негодования к господствующему злу. Зло — есть необходимая пища для его души, и он отыскивает зло всюду, даже там, где и самая мысль о зле не может прийти в голову непросвещенным людям. Всякое установление, всякая связь между людьми, даже связь между мужем и женою, между отцом и сыном, оказываются нарушением свободы; всякая собственность, всякое различие, естественное или приобретенное, выходит нарушением равенства; всякие требования, ставимые природою или обществом, не могут быть выполнены без известных ограничений — и равенства, и свободы, и материального благосостояния. Эта критика существующего порядка так радикальна, идет так далеко, что совершенно ясно и положительно приходит в отрицанию не только всякого порядка, но почти и всего существующего» (3, 64–65)

Картина, нарисованная Страховым, удивительно точна — точна и для нашего времени, поскольку Страхов видит нигилизм не только с позиций своего времени, но с позиций вечных истин.

Нигилист, ограниченный правдой «века сего» и модой «века сего», теряет свою связь с большим историческим временем, с жизнью традиции, с национальными ценностями, поэтому он так легко переходит в «оппозицию» к ним. И вместе с этим переходом он неумолимо теряет правильный взгляд — происходит принципиальная переориентация на поиск зла. «Зло становится пищей души», — при этом не различается зло реальное и зло мнимое. Зло видится даже там, где его «непросвещенный человек» не может его увидеть. Кроме того, и во всяком «добре» нигилист начинает искать подоплеку «зла». Естественные, выработанные веками человеческого общежития, связи, органические сообщества и явления понимаются им как «злые», требующие «перемены»: нарушением свободы становится естественная связь между мужем и женой; нарушением равенства становится любое различие, полагаемое природой или обществом; а тотальная критицизм ведет к отрицанию любого порядка, даже естественного и органического, в том числе и любой власти, и государства как такового. Страхов, повторим, смог сказать о нигилизме как о феномене, то есть дать его вневременную характеристику.