Тигриный лог (СИ) - Юлия Чеснокова

— Зачем ты подслушивал? — обратился не грозный, но скверно настроенный голос Лео, не одобрившего мой шпионаж, который был очевиден. О, пресвятые угодники, он умеет держать язык за зубами? Я была уверена, что если бы он и обратился ко мне, то в женском роде. Но нет, он понял и сумел исполнить всё правильно. Что заставило его умалчивать, верность Хенсоку или расположение ко мне?

— Я переживал за Сандо и пошёл убедиться, что он ничего с собой не сделает…

— Ты? Переживал за меня?! — хохотнул Сандо, покривив ртом. — Какие мы чувствительные. Однако во время боя ты болел за Чимина. Что за перемена симпатий?

— Да, я хотел его победы, но это не значит, что я не могу заботиться и о других.

— Не надо прикрывать тупое подслушивание благородными целями! — ткнул в меня на расстоянии пальцем Сандо. — Погрел уши? Получил, чего хотел? Проваливай, иначе я тебе сам задницу надеру!

— Подслушивать не хорошо, — подтвердил Лео, но не перестал придерживать особо прыткого. — Но ты не должен его трогать, ясно? Сандо, я ничем не смогу тебе помочь, если ты будешь устраивать склоки и драться с братьями. Это ещё хуже. Обещай мне, что Хо ты не тронешь?

Поджав губы и покосившись на меня с презрением и ненавистью, Сандо сделал шаг назад, отступив.

— Обещаю, — немного успокоившись, кивнул он. У меня камень с души упал, и я слегка осмелела.

— А разве секретничать и держать тайны от братьев — не против монастырского устава? Нам всем, и мне, и вам в том числе, говорили наставники, что мы не должны отдаляться от остальных, скрытничать и замыкаться от общины. А вы оба постоянно сторонитесь людей и шушукаетесь! Это неприятно и неправильно! — высказала я. Лео колко впился в меня глазами. Мне показалось, что внутренним слухом я слышу шипение. По-моему, он пытался общаться со мной, как с животным — телепатически. Но он сказал и вслух:

— Никто не имеет право требовать полной честности, не будучи честен сам, — я заткнулась. Как тонко он мне намекнул, что я девочка, о чем не должен знать ни один монах. И покуда они этого не знают, я не узнаю их тайны. Бартер. — Монастырская жизнь подразумевает отсутствие тайн во время проживания здесь, — обращался он дальше как будто бы к Сандо, чтобы не слишком много общаться со мной. Но направлено нравоучение было, конечно же, мне. — То, что осталось за воротами — единственная собственность монахов, которую они могут носить с собой или похоронить, но другие не смеют лезть в ту жизнь, что была у нас до Тигриного лога, — Лео отпустил Сандо и, отправляясь восвояси, остановился рядом со мной, кинув холодный взгляд сверху вниз: — Никто не должен ворошить прошлое монаха, которое было у него до Тигриного лога. Никогда.

Я не выдержала его глубинного упрека этих слов, опустив глаза. Лео ушел. Он запрещал мне совершать поползновения в его сторону, это было ясно. Он не собирался делиться своими трудностями, не собирался рассказывать о себе. Он понимал, что я пыталась вытащить наружу его страхи и фобии, и он отказался пойти навстречу. Я была готова сдаться и опустить руки. Сандо задумался о чем-то, глядя на всё это.

— Мне очень жаль… — промямлила я.

— О, спасибо! Сейчас приложу твою жалость к себе, как подорожник к коленке, и все мои проблемы рассосутся. Так ты это видишь? — сыронизировал он. Умеет заткнуть за пояс. Я совсем повесила нос. — Засунь себе свою жалость, сам знаешь куда, будь другом. Раз уж мне не дают её поколотить, то накажи себя сам.

— Я не намерен отрицать, что всё слышал, поэтому позволю себе заметить: если ты ненавидишь одного, то другие ни при чем. Хватит бросаться на всех! — Сандо подошел ко мне и я, отодвигаясь, чуть не завалилась в кусты, о которые зацепилась. Но он лишь скрестил руки на голой груди, сузив глаза и этими нервными щелками разглядывая меня.

— Ты не можешь меня понять. Ни меня, ни Лео, ни многих здесь. Ты типичный везунчик по жизни, с которым никогда ничего не случается и он суётся в чужие дела потому, что самому по себе ему скучно. Ты можешь просто жить припеваючи, достаточно просто и стабильно, или добиться чего-нибудь — не важно. Но судьба милостива к тебе. Ты не сирота, у тебя никогда не сгорит дом, ты не лишишься работы, если сам не захочешь уйти, у тебя машина не переедет любимую собаку и даже твои близкие, если и умрут, то в глубокой старости, как то и положено. Когда взамен бабушкам и дедушкам у тебя будут внуки, а взамен маме и папе будут дети. И всё бы ничего, если бы ты тусовался со своими такими же. Но нет — тебе надо лезть к таким, как мы — большинство здесь. Ущербные, ущемленные, пострадавшие, мучающиеся. Ты предлагаешь тут свою жалость, забывая, что никогда не испытывал даже подобных страданий. Да, ты можешь жалеть — это что-то вроде умиления с подсознательным уточнением "слава богу, что не со мной такое стряслось". Но соболезновать и сочувствовать — ты не можешь. Для этого надо пережить. Для этого надо испытать. А ты никогда ничего такого не испытаешь. У тебя душа маленькая, у тебя жилы тонкие и умишко слабый. Это как мужикам никогда не понять материнского чувства, потому что мы не можем рожать. Вот и ты такой — ты не можешь родить ничего интересного в своей собственной судьбе, так не забавляйся чужими драмами, ища себе развлечений! Я ясно выразился? — я не ожидала от Сандо такой отповеди. Моя шея вжалась в плечи, и я заставила себя кивнуть, после чего он развернулся и удалился. От его отрезвляющих, прямых и мощных, как его же удары, слов, у меня дыхательные пути пошли спазмами. Понимая, что не могу больше сдерживаться, я заплакала, осев на траву, редко постланную пожухлыми листочками. Он всё-таки сумел надрать мне задницу, хоть и ментально. Я чувствовала себя неправой и лицемерной, пустой и никчемной. Что я делала? Он был прав, даже не подозревая, насколько. Я жила спокойно и благополучно, кручинясь только тем, что унылое бытие не сыплет на голову приключениями. Я мечтала — у меня было время мечтать! — о столице, о перспективах. Я занималась тем, чем хотела — дополнительные занятия, иногда прогулки, выходные с родителями, семьёй. Праздники со смехом и весельем. А тут ещё незнакомец поцеловал! Вдохновленная, я понеслась на гору, чтобы найти романтического рыцаря и добилась того, чтобы поселиться в мужской школе боевых искусств, куда до этого не меньше века не ступала нога ни одной женщины. Да, я была удачливой, Сандо прав. Я даже не была из бедной семьи, как рассказывала тут многим. Я пришла сюда со своей корыстной целью, пытаюсь подружиться, любопытствую, влюбляюсь. Но я ищу парня, который меня поцеловал, не поняв его состояния в ночь Распахнутых врат! Не понимая состояния всех здесь находящихся. Они-то пришли не приключения искать. Отверженные, никому не нужные, брошенные, сломленные, убитые горем и болью, они зацепились хоть где-то, пытаясь вытравить из себя страдания. Они создают тут новый мирок для того, чтобы продолжать как-то жить дальше, потому что других вариантов у них почти нет. И сейчас мне горько и мерзко от того, что я не умею страдать, что я никогда не страдала. Даже несчастной любви не испытывала. Да, Сандо, ты верно заметил. Я как здоровый атлет, присевший на койку умирающего от лейкемии. Могу пустить слезу, подержать за руку, сказать приободряющие слова, подсознательно думая "слава богу, не со мной такое!", но это не спасет жизнь, не снимет муки больного. Он умрет через несколько дней, а я буду жить дальше, со временем забыв о несчастном. Вот что такое жалость таких, как я.