Господин Пруст - Селеста Альбаре

Как я уже говорила, в «Новом Французском Обозрении» он выделял и даже любил двух совершенно разных людей, с которыми охотно встречался: уже упоми­навшегося Жака Ривьера, генерального директора «НРФ», создавшего репутацию этого журнала, и коммерческого директора Тронша. Г-н Пруст абсолютно доверял Жаку Ривьеру, считал его очень умным, обходительным и мягким.

—     Это просто ребенок, — говорил он о нем, — и достоин за свою безу­пречную чистоту всеобщей любви.

И еще одно обстоятельство привлекало к нему симпатии г-на Пруста: несмотря на плохое здоровье, Жак Ривьер тоже был фантастическим тружеником.

Ривьера настолько восхищали романы г-на Пруста, что он даже смущался в его присутствии.

—     Он стесняется разговаривать со мной, Селеста, но мне все равно приятно быть с ним и слушать его.

Что касается Тронша, то это был совсем другой случай.

—     Он порядочный и славный человек. Боюсь, что в издательстве его не очень-то и любят.

Г-н Пруст, несомненно, вполне доверял ему, как и Ривьеру, и даже выслушивал его мнения о своих книгах. Припоминаю, что именно он подсказал ему название будущей «Пленницы», которую г-н Пруст сначала хотел назвать «Содом и Гоморра III» и «IV». Как опытный коммерсант, Тронш понял, что при сохранении прежнего названия, многие из уже купивших «Содом и Гоморру I» и «II» не обратят внимания на нумерацию.

При всей обходительности Тронш не стеснялся в выражениях, что немало за­бавляло г-на Пруста. Помню, как он восхищался после одного из его визитов — кажется, в году, — когда уже начиналась слава г-на Пруста и его книги стали прода­ваться:

—     Представляете, Селеста, он сказал, что теперь Галлимар и его люди торжествуют победу, уверенные, что наконец-то заполучили меня. Понятно, если доволен Ривьер, ведь он первым сказал Андре Жиду после отсылки рукописи: «Как только вы могли сделать это? Даже не читая!» Ну, а другие?.. Конечно, у них есть причина быть довольными; знаете, что сказал мне Тронш? «Уверяю вас, именно вы спасли издательство, ведь мы были в ужасном положении».

Думаю, и Жак Ривьер подтвердил это г-ну Прусту.

Кроме того, у Тронша и Ривьера были общие взгляды и их связывала нераз­лучная дружба. Это также привлекало г-на Пруста.

—     Как порядочные люди, они держатся друг за друга, — говорил он.

Г-на Пруста уже не было среди нас, когда скончался Жак Ривьер; и он, несо­мненно, оплакивал бы его. Тронша ничто не могло утешить. Он отдавал свою кровь Ривьеру, который умирал от лейкемии. Потом я встречалась с ним, и он объяснил, как происходило переливание: «Я лег рядом с ним, и мне вкололи шприц. Но ничего не помогло».

Вполне понятна привязанность г-на Пруста к этим двум людям, я тоже их любила. Они занимались своим делом с вдохновением, но не были глухи и ко многому другому. Именно поэтому он и выделял Ривьера и Тронша среди всех прочих.

Что касается Гастона Галлимара, то я не знала его, и не мне судить о нем. В 1971 году на столетнем юбилее г-на Пруста в парижской ратуше после прекрасной речи Жака де Лакретеля меня познакомили с Клодом Галлимаром, его сыном. Он не произвел на меня особого впечатления. А у его отца мне запомнилось только его пристрастие к галстукам-бабочкам — возможно, по ассоциации со словами г-на Пруста.

XXV

ЭТОТ ГОСПОДИН ЖИД С ЕГО ЗАМАШКАМИ ФАЛЬШИВОГО МО­НАХА

Точно так же, как и со своим единственным издателем, с которым при иде­альной вежливости г-н Пруст поддерживал лишь деловые отношения, так и в лите­ратурных кругах он, за исключением светских встреч, отнюдь не стремился к близ­ким знакомствам. Среди имен, упоминавшихся в наших ночных беседах, их оказы­вается не так уж и много. Скорее всего он понимал не только суетность этой среды, но и необходимость для его труда уединенной жизни, чему способствовали и неиз­бежные с течением времени потери.

Если, например, он любил писателя Даниеля Галеви, своего сверстника, то, конечно, благодаря памяти о битвах дрейфусаров и их общей привязанности к гос­поже Строе, которая была сестрой Галеви. К тому же он был историком широчайшей культуры и занимался изучением того самого общества, упадок которого описал в своих романах г-н Пруст. По тому, как он говорил об эрудиции Галеви, г-н Пруст, несомненно, извлекал из бесед с ним очень многое.

Среди других имен вспоминаю поэта Фернана Грега, товарища его молодости, когда они выпускали скромное литературное обозрение.

—     Но, конечно, продлилось это совсем недолго. Всего восемь номеров. Мы на­звали его «Пир». И скончалось оно отнюдь не из-за недостатка идей, они были даже в избытке. Скорее всего, от несварения. Также упоминался Рене Бойлев, которого ко­гда-то он весьма почитал, но потом охладел, как и ко многим другим. Иногда г-н Пруст говорил о Поле Бурже, но с некоторым пренебрежением:

Он хочет показать сразу все, это мне не нравится.

В мое время г-н Пруст переписывался с Полем Клоделем — помню, что сестра Мари носила ему письма. Но большой симпатии к нему все-таки не было.

—     Я недостаточно благочестив для этих людей, — говорил он.

Почти так же относился г-н Пруст и к Франсуа Мориаку, хотя значительно теплее, и всегда говорил, что с самого начала высоко оценил его.

—     Но по мне он слишком набожен, и я чувствую чуть ли не порицание с его стороны. Он как будто бы сдерживает свои порывы обратить меня в свою веру.

Они чаще обменивались письмами, чем виделись друг с другом, хотя их от­ношения были по-настоящему дружественными. Вспоминаю волнение Мориака, когда его сын Клод женился на внучатой племяннице г-на Пруста, уже после его смерти. Я поехала на торжество. Он обнял меня и сказал своим знаменитым голосом: «Ах, Селеста, как я счастлив наконец-то познакомиться с вами!»

Несомненно, в большей степени г-на Пруста привлекали молодые писатели или те из его поколения, по сравнению с которыми он был старше на десять-пятнадцать лет, потому что они лучше воспринимали его книги, чем сверстники.

Именно поэтому самыми близкими к нему за последние восемь лет были такие люди, как Жак де Лакретель, Поль Моран и Жан Луи Водойе, а одно время даже Жан Кокто, который, желая любой ценой прослыть оригиналом, забавлял его своим шу­товством и всяческими небылицами.

Помню и Жана Жироду. Г-н Пруст редко с ним виделся из-за недостатка вре­мени, но очень ему симпатизировал, а Жироду отвечал на это бесконечным восхи­щением. Однажды г-н Пруст приехал с ним после вечера у Жанны Гюго, тогда уже разошедшейся с Леоном Доде. Очень хорошо помню его: высокий, тощий, несколько сутуловатый, с мягким и умным взглядом. Это было на улице Гамелен, уже в по­следние годы. Помню, как я рассмешила г-на Пруста, когда он сказал, что Жироду лимузенец, воскликнув: «Да ведь там родилась г-жа Шевалье!» — кухарка доктора Гагэ, моя единственная приятельница на бульваре Османн. «Я вставлю это в книгу», — сказал г-н Пруст и действительно так и сделал.