Долина Колокольчиков - Антонина Крейн

влюблённость. Она делает тебя немножечко долбанутым, непредсказуемым и очень счастливым, её можно подхватить, как заразу, потом пройдёт. Например, я очень часто влюбляюсь, но стараюсь по возможности не показывать это на людях.

– Не показывать? – опешил Берти. – Почему?

– В Шолохе это считается хорошим тоном. Для нас влюблённость действительно сравнима с воспалением. Если чешется, почеши, но не расчёсывай до крови прямо на улице. В общем, если влюблённость взаимная и вы оба решили её открыть – это восторг, очень весело, очень запоминается, но нередко быстро прогорает. Если затем влюблённость становится привязанностью, всё отлично. Но чаще после неё остаётся лишь выжженное поле. Поэтому если у тебя с кем-то очень хорошие отношения, ты сто раз подумаешь, прежде чем демонстрировать свои чувства. А то всё может пойти прахом. Легче переждать острый период.

Берти вскинул бровь:

– А что, счастливого конца влюблённость вообще не подразумевает?

– Счастливый конец влюблённости – это переквалификация в любовь. – Я назидательно подняла палец. – Самую редкую и самую сложную категорию романтических отношений.

– Ну-ка?

– Если она случилась – это счастье, и это надолго, но над ней надо работать, не то она умрёт. В Шолохе не принято искать и растить свою любовь, пока ты молод: ведь потом ты от неё, кхм, не избавишься. Эта штука будет торчать посередине твоей жизни, как второй хребет, – и всё… Помнишь, Силграс говорил, что всегда чувствует гору Осколрог? Вот так ты всегда будешь чувствовать свою любовь. Любовь – сокровище. Её берегут, но о ней не говорят с чужими.

Я допила лимонад, поскребла соломинкой о дно стакана.

– Что ещё добавить, хм. Ну, надо учитывать, что брак в Шолохе – это в первую очередь чисто социальное партнёрство. Хорошо, если он построен на привязанности, опасно – если на влюблённости, потрясающе – если на любви. Собственно, поэтому большинство и стремится заключать браки как можно позже (королевской семьи и политиков это не касается): чтобы они были не просто сделкой.

Голден-Халла хотел что-то сказать, но я подняла ладонь, останавливая его.

– Но учитывай, Берти: несмотря на то что описанное мной деление на «интерес», «влюблённость» и «любовь» общепринято, на словах некоторые шолоховцы могут смешивать эти понятия. Не потому, что они дурачки, а просто потому, что ваши, других народов, книги, нередко называют любовью всё подряд. Вот мы и повторяем. К тому же, знаешь, на самом деле очень мало людей в мире серьёзно обращается со словами… С магическими наречиями мы осторожничаем, подбираем формулировки как следует, а вот с повседневной речью ведём себя как истинные раздолбаи. Не надо далеко ходить: моя Кадия из тех, кто любовью называет всё подряд – хотя чувствуем мы с ней одинаково. Для меня «любовь» – это чуть ли не священное слово, а для нее – элемент обычного дня. Так что, если однажды какая-нибудь чудесная жительница Лесного королевства внезапно скажет тебе, что любит тебя, не обольщайся: это не обязательно будет означать весь тот массив смыслов, о котором я поведала. Возможно, она просто из «не заморачивающихся».

Берти был доволен.

– Небо голубое! – ахнул он. – Да вы те ещё систематизаторы. Я в восторге. А вообще, мне всё это очень близко. И ты даже не представляешь, как я однажды попал с этими определениями слова «любовь».

– Так-так? – Я наклонила голову.

Голден-Халла достал свои карманные часы, которые, бывало, подбрасывал и ловил в минуты задумчивости, и отщёлкнул крышку. С крохотной картинки на меня смотрела миловидная блондиночка с такой упрямой улыбкой, что было видно – если ей приспичит, она горы свернёт.

– Её звали Линда, мы встречались совсем недолго, но наши отношения оставили мне на память часы, тонны вопросов и вот этот шрам… – Берти провёл пальцем по узкой белой полосе на шее. Я приметила этот шрам ещё в день знакомства, но постеснялась о нём расспрашивать.

Заказав ещё лимонада и выяснив, что наши блюда навынос всё ещё не готовы, Голден-Халла обстоятельно поведал мне историю о продажном епископе Гриди Ликерише, по несчастному совпадению бывшем отцом этой самой Линды.

– Наша с ней главная проблема как раз и заключалась в том, что мы называли «любовью» совершенно разные вещи. Линда не понимала, почему мне «жаль для неё» таких простых слов. А я не понимал, как она может говорить о любви, имея в виду лёгкую влюблённость. Мне было очень сложно решить, как поступить после её признания. Вот она говорит: «Я люблю тебя». А я не могу ответить тем же. И при этом понятия не имею: я не могу ответить пока что, ибо медленно привязываюсь к людям, или не могу вообще? И Линда ждёт, а я мучительно размышляю, как в данной ситуации повести себя максимально честно. Признаться в ответ, солгав?

– Точно нет! – выпалила я. – Это никогда ни к чему хорошему не приводит.

– Тогда что: расстаться из вежливости, от греха подальше? Или продолжать встречаться, ожидая у моря погоды, а у сердца своего – таких ударов, по которым поймёшь: это она… Что из этого – правильный выбор, мм, Тинави?

Берти умолк, вопросительно глядя на меня и перебирая пальцами цепочку от часов.

– Я не знаю, – по некотором размышлении сказала я. – Как ты поступил?

– Я продолжил встречаться с ней. А вскоре разразился мой конфликт с Церковью, меня осудили и изгнали как еретика. Почти месяц я находился без связи с внешним миром и, только прибыв на остров Этерны, вновь обрёл свободу. Там я несколько дней пытался подобрать слова для письма Линде. И вот, пока я думал, мне пришла весточка от неё. Весьма неожиданная.

По усмешке Берти я догадалась, что могло быть в той записке. Голден-Халла подтвердил мою мысль:

– Она писала, что ей невероятно больно, что я навсегда останусь в её сердце, но она внезапно полюбила другого, и на сей раз ей кажется, что это по-настоящему… (Если что, они расстались через год.) Я испытал дикую смесь эмоций. С одной стороны – колоссальное облегчение. С другой – острую боль, ведь я всё-таки был влюблён в неё. Впрочем, это чувство сошло на нет за несколько месяцев. Не зря говорят: с глаз долой – из сердца вон.

– Почему же тогда ты носишь часы с её портретом? – Я снова посмотрела на рисунок улыбающегося женского личика.

– Потому что Линда спасла мне жизнь. – Берти вздохнул и закрыл крышку. – Мне бы действительно перерезали горло, если бы она не ворвалась в ту допросную с отчаянными криками и мольбами меня не трогать. Что бы ею ни двигало, я обязан ей и невероятно благодарен. А