Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Елена Раскина

Шереметев не совсем уверенно улыбнулся в ответ: богатый опыт посольских дел подсказывал ему, что с высоко взлетевшими людьми из тех, кто ранее был мал и незначителен, надо быть особенно осторожным.

— Премного наслышан о ваших добрых делах, Екатерина Алексеевна! — вежливо ответил он, с кряхтением склоняясь перед нею в нелегко давшемся его больным ногам поклоне. Екатерина вновь обняла его, словно дочь своего отца, и заставила подняться:

— Полно, полно, Борис Петрович! Вы не должны чиниться предо мною никогда, ибо я уважаю ваше благородство и величие вашей души, как, наверное, никто иной!

Растроганный Шереметев по-стариковски крякнул и сморгнул глазами.

— Поклон вам низкий, Екатерина Алексеевна, от дочки моей Анны, ныне в замужестве Головиной, — сказал он. — Велела сказывать, что молится о вас всякий день и все добром поминает!

— А вы, Борис Петрович, передайте Аннушке, что я люблю ее, как сестру, и желала бы видеть ее вместе с мужем у себя в гостях! А с вами ли верный слуга ваш, Егор Порфирич?

— Со мною, куда же нам, старым, друг от друга деваться? — добродушно проворчал старый фельдмаршал. — На поварне небось байки рассказывает, вместо того чтоб в возке меня дожидаться… Позвольте же, милостивая государыня Екатерина Алексевна, представить вам кумпанство сие, следующее со мною с театра войны северного на южный!

— Почту за честь, господа офицеры! — Екатерина сделала не лишенный кокетства реверанс. В ответ чеканно громыхнули каблуки и лязгнули шпоры. Екатерина чуть не рассмеялась этой потешной привычке солдат наполнять любое помещение своими воинственными звуками — звоном железа, громыханием, громкими голосами. И все же она искренне любила военных: то ли за честь, мужество и доблесть, а то ли просто потому, что любого из них могут убить, и нужно успеть полюбить, покуда они живы…

Шереметев начал по старшинству:

— Сие, Екатерина Алексеевна, генерал-майор Репнин Аникита Иваныч, с коим вместе мы о прошлом годе крепкую Ригу на аккорд взяли.

Статный красивый военный лет сорока с хищным орлиным профилем и почти капризным изломом атласных черных бровей (как видно, любимец женщин) поклонился Екатерине и воскликнул с несколько наигранным восхищением:

— Счастлив увидеть Клеопатру нашего северного Цезаря!

— И Клеопатра, и Цезарь окончили свою жизнь в несчастии, — парировала Екатерина. — Уповаю, Аникита Иваныч, что наша с Петром Алексеичем фортуна будет счастливее!

— А вот начальник дивизии Вейде, Адам Адамыч, кровью немец, да душой наш, ибо в Москве на Кукуе родился! — продолжал представлять Шереметев. — Он знаток артикула воинского, для войска нашего уставы написал. С самой Нарвской конфузии в шведском плену в железах томился, и лишь недавно сменяли мы его на одного генерала неприятельского.

Страшно худой человек, на изможденном лице которого читались следы перенесенных лишений, попытался поклониться, но Екатерина удержала его за плечи:

— Это я должна кланяться вам, господин Вейде, за ваши страдания!

Михайла Шереметева и Яна Вадбольского старый фельдмаршал представлять не стал, только сказал, в знак особой близости с Екатериной переходя на «ты»:

— Сии двое, Екатерина Алексевна, тебе давно ведомы. Всего и перемен, что Михайло мой уже полковник, а Ян Владиславович — бригадир.[42] Изволь любить да жаловать!

На низкий поклон Михайлы Борисовича Екатерина ответила вежливо, но подчеркнуто холодно. Это должно было означать: «Мстить не буду, но не забываю и не прощаю». Шереметев-младший удовлетворился и этим. Он еще раз расшаркался и счел за благо незаметно ретироваться к уставленному легкими закусками и напитками «предварительному столу», именуемому на французский манер — «аперитивом». Полковнику же Вадбольскому Екатерина с искренней радостью протянула руку для поцелуя и, когда тот почтительно приник к ней губами, другой рукой ласково погладила его едва начавшую седеть буйноволосую голову. Она знала, что в Европе такой смелый жест может быть расценен как знак амурного расположения, но в этот момент в залу быстрой походкой вошел государь, и Екатерине вдруг смертельно захотелось заставить его ревновать. Пусть Петр видит, как обожают ее, невенчанную жену Цезаря, его сподвижники! Пусть делает северный Цезарь в своем могучем уме заключения, доступные разуму самому посредственному, и решается наконец!

— Виват, господа генералы, бригадиры, полковники! — возгласил Петр Алексеевич трубным голосом. — Будьте приняты в доме сем, как в моем собственном!

— Виват, Ваше Величество! — грянули в ответ зычные голоса, привыкшие покрывать шум битвы. Один Борис Петрович промолчал, видимо, уязвленный тем, что не жаловавший его царь в своей здравице «забыл» упомянуть чин фельдмаршала. Шереметев-старший демонстративно отвернулся и подошел поприветствовать вошедшего вместе с царем датского посланника, сухощавого человека неопределенного возраста с обветренным лицом того кирпичного цвета, что бывает обычно у старых моряков.

Петр обратил свой взор к Екатерине. Глаза его вдруг дивно вспыхнули внутренним огнем, а широкие скулы передернуло лихорадочной судорогой. Размашистой походкой царь направился к ней, и на нервном лице его она прочла выражение твердой лютой решимости. Так надвигается неотвратимая кара, пронеслось в голове Екатерины. Сейчас все свершится. Что это будет? Очередная вспышка гнева, обращенная на сей раз против нее. Вспышка, которая закончится опалой? Долгая ледяная дорога в Сибирь в мужицких санях с детьми или без детей — на страшную и быструю смерть от холода и болезней? Печальное угасание в каменном мешке монастырской кельи — смерть, растянутая на годы, как у прежней царицы Евдокии? Никто уже не спасет, даже эти славные офицеры, которые, при всей своей храбрости, никогда не осмелятся пойти против воли своего безраздельного властелина…

Екатерине не было страшно. Она вдруг снова ощутила себя «мариенбургской девой» Мартой Крузе, у которой жестокие захватчики отняли ее любимого Йохана, родной город, милую свободу, отеческую веру. Она встретила надвигавшегося на нее властелина необъятной и сумеречной северной страны смелым и независимым взглядом, точно таким, как много лет назад, на окрашенном кровью берегу Алуксне встретила его солдат…

— Я готова! — гордо произнесла она, не опуская перед царем головы.

Петр внезапно застыл, словно завороженный ее встречным взглядом, пожалуй, единственным среди тысяч других, лишенным страха и рабской покорности. Широкая длань государя, поднятая в жесте, который равно мог означать и кару, и награду, вдруг зависла в воздухе. Царь испытующе буравил Екатерину глазами. Она упрямо не отводила глаз, более всего страшась в эту минуту поддаться гипнотической силе его взгляда, умевшего смирять самые гордые сердца, ввергать в пучину ужаса самые бесстрашные души.

Вдруг Петр неловко, едва не потеряв равновесие, отступил на шаг, опустил голову и быстро-быстро замотал ею, как будто пытался отогнать колдовское наваждение. Екатерина испытала минутное торжество: она победила в этой дуэли взглядов, укротила яростные глаза всесильного громовержца. Ее судьбы это уже не изменит, но на свою Голгофу прежняя Марта Крузе унесет с собой скорбную гордость этой победы!

Петр Алексеевич с видимым усилием разлепил губы.

— Ну, Катя, нечеловечья в тебе, право, силища! — шепнул он Екатерине так тихо, чтобы слышала только она. — Испытывал я тебя. Мыслил: коли слабина тебя проберет — баба ты обычная! Не надобна мне такая, прогоню… А ты из огня и железа, как и я.

— И что же, великий государь, вы намерены делать со мною теперь? — смело спросила Екатерина.

— А вот слушай! — Он вдруг порывисто схватил ее руку, сжал ее, словно клещами, и резко выбросил вверх.

— Господа офицеры мои, господин посланник, госпожа сестрица! — воскликнул царь, и от его голоса зазвенели на столе хрустальные бокалы. — Сие подруга моя верная и сподвижница трудов наших Екатерина Алексеевна, она вам ведома. Ныне же нашей волей державной нарекаю ее своей законной женой и русской царицею! Да будет это ведомо Господу Богу нашему и всем людям, и впредь только так ее величать! Неотложные хлопоты марсовы не оставляют нам времени немедля сочетаться с супругою моей Екатериной таинством брака… Потому я беру ее, как вернейшую спутницу свою и царицу, в наш великий поход в Молдавию и Валахию! Да следует она подле меня всюду, и в баталиях, и во дни мира! Когда же произволением Божьим вернемся мы с великою викторией, тотчас в церковь да к попу, дабы пришил он нас друг к дружке, как подкладку к кафтану! Ежели же я живым из похода не возвернусь, то всем нашим рабам и холопьям на веки вечные оказывать Екатерине Алексевне и детям, и внукам ее решпект, который подобает царице всея Руси и ее потомству! Виват, моя державная супруга Екатерина Алексевна!