Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Елена Раскина

Екатерина чувствовала, что с каждым днем она становится все более ожесточенной на весь мир и раздражительной, что отчаяние разъедает и язвит ее душу, но не могла справиться со своей болью. Читала молитвы, сжимая в руках материнский крестик, и думала о том, что Йохану было бы довольно и девочки, что ее погибший или пропавший любимый никогда не стал бы корить ее за неспособность родить ему сына. Петр, впрочем, тоже редко говорил об этом, но Екатерина прекрасно знала, что государь всея Руси мечтает именно о наследнике мужеского пола. Ах, если бы передать наследство Анне или Елизавете! Но в России к женщинам относились со снисходительной, а порой и с откровенной грубостью, называли «дурами», «бабами», а не прекрасными дамами, как в Европе. Этот вековой уклад даже Петр Алексеевич не мог изменить.

Оставался законный наследник — царевич Алексей, но этого несчастного юношу Петр считал «подменышем», неспособным к делам государственным. Между отцом и сыном рос разлад, и Петр переложил невыносимое бремя этого противостояния на слабые плечи Екатерины. Она должна была родить царю сына — вместо «подменыша Алешки», «дунькиного щенка»! Екатерина не раз советовалась по этому неприятному делу с пастором Глюком. Тот сказал, что лучше всего было бы царю помириться с кронпринцем. Но надежды на это примирение не оставалось никакой: царь ждал другого наследника, и Екатерина должна была родить этого наследника или исчезнуть. Петля этого обязательства перед Петром стянула ей шею так, что почти не оставалось надежды вырваться. Так, в надеждах и отчаянии, ожидании и страхах, наступил 1709 год…

Глава 8

НА ПОЛТАВСКОМ ПОЛЕ

День 27 июня 1709 года клонился к закату. Полтавская равнина тонула в сизых клубах порохового дыма. Семь десятков русских орудий гремели беспрерывно, сметая картечью дрогнувшие ряды шведского войска. Четыре шведские пушки, последний голос опрометчиво растратившей заряды на осаде Полтавы артиллерии, давно захлебнулись и умолкли. Раскатисто разносились фузейные залпы, часто трещала ружейная перестрелка. Пехота Шереметева всей силой ломила по центру, жестоко тесня смешавшиеся шведские полки. Конница Меншикова вгрызалась с фланга, сметая все на своем пути, дробя, рассеивая, вырубая. Уппландский, Кальмарский, Иончепингский, Ниландский полки, прославленные ветераны походов Карла XII, потомки викингов и братья славы, еще через силу держались, своими жизнями покупая лишнюю минуту сопротивления. Однако все пространство позади шведского фрунта было заполнено отступающими солдатами. Пешие и конные, поодиночке и группками, раненые и не раненые, они выныривали из дымного ореола сражения и бежали через поросшие кустарником и мелкими перелесками поля под защиту своих ретраншементов у стен Полтавы. Украинские казаки гетмана Мазепы давно бросили поле сражения и буйными ватагами устремились в сторону шведского лагеря: взять в офицерском багаже и на провиантских повозках причитающееся им за службу неверному северному союзнику. Только отчаянные сердюки[38] Батуринского полка продолжали рубиться, упрямо стиснув зубами длинные шлыки своих шапок. После того как корволант[39] Меншикова оставил на месте их родного города кровавое пепелище, им некуда было возвращаться и незачем оставаться в живых. Союзные польские и валашские хоругви «шведского кандидата» Лещинского сомкнули страшно поредевшие на баталии порядки и усталым галопом уходили на запад, в сторону Малых Будищ. Только бы вырваться со ставших для них смертельной ловушкой украинских равнин — назад, на родину! Русские драгуны Волконского не преследовали их, но провожали оскорбительными выкриками:

— Проваливайте в ад, ляхи! Вернетесь — землей накормим!

Лейб-драбант шведского короля Йохан Крузе неподвижно сидел в седле, со стороны, наверное, напоминая бронзовую конную статую старинного кондотьера. Годы новой, почетной службы в личной дружине Карла XII выработали в бывшем трубаче Уппландского полка эту привычку к монументальности. Его родной полк, бесстрашные уппландцы, сейчас геройски и бессмысленно умирал где-то там, в гуще проигранной битвы, а черед драбантов еще не пришел. Йохан просто стоял и ждал. Жили глаза, с отстраненным интересом наблюдавшие за кровавой драмой, и мысли, вольный ход которых не замер даже под украшенной позументом треуголкой королевского телохранителя. Справа и слева от него, столь же неподвижные на неподвижных конях, высились в шеренге боевые товарищи. Каждый — офицер не менее ротмистрского чина, прошедший через десятки стычек и сражений и считавший ниже своего достоинства биться иным оружием, чем тяжелый гвардейский палаш с позолоченным эфесом. Королю Карлу нравилось видеть в своих драбантах реинкарнацию боевого братства древних скандинавских воителей. Теперь они своими телами защищали его от русских пуль и ядер, все чаще залетавших сюда. Йохан был храбрым солдатом и прекрасным трубачом. Он стал очень плохим драбантом, наверное, худшим в дружине. Слишком мало в его душе оставалось того, что владело когда-то умом и сердцем наивного мальчишки из Уппланда, пошедшего за обожаемым монархом завоевывать чужие страны. Продолжая драться за шведскую корону, он устал от войны и начал презирать короля. Он научился беречь в своем сердце любовь к тому, чего не имел: к мирной жизни в родной усадьбе и единственной женщине, которой принадлежало его сердце и которую у него отняла война.

Пока призывный клич короля не бросит драбантов в бой, они должны были оставаться неподвижными, словно шведские скалы. Скалы — всего лишь камень, думал Йохан, начертанные на них древние письмена заслуживают куда большего уважения. Презрев священные традиции дружины, он обернулся к своему брату и отделенному командиру Кристиану, стоявшему в строю справа от него, и заметил с горькой иронией:

— Ты проспорил мне сотню талеров, братишка. Я же говорил: это сражение ничем хорошим для нас не кончится.

Кристиан не стал оборачиваться, а только скосил рот в сторону младшего брата:

— Тысяча чертей, малыш, похоже, ты прав! Проклятых московитов сегодня будто подменили.

— Они уже не московиты, Кристиан. Похоже, мы имеем сомнительное удовольствие присутствовать при рождении новой великой державы: России.

Кристиан только выругался зло и грязно.

— Шведы, шведы, остановитесь! — раздался за широкими спинами драбантов слабый, охрипший крик, какой-то одинокий и жалкий. — Шведы, мне стыдно за вас!

Дюжина сильных пехотинцев держали на плечах скрещенные пики, образовывавшие нечто вроде сиденья. На них, заботливо поддерживаемый лекарями, полулежал в бессильной позе невысокий человек с узким, нервным и мертвенно бледным лицом, обрамленным растрепанными жидкими волосами. Он был одет в простой синий мундир и один запыленный ботфорт; вторую его ногу, обвитую коконом бинтов с проступавшими пятнами крови, бережно баюкал лекарский ученик. Порой раненый стряхивал с себя болезненное оцепенение, пытался выпрямиться во весь рост, и тогда его голос заставлял бежавших мимо солдат пристыженно прятать глаза, но не замедлять шаг.

Покрытая пеной лошадь вынесла из толпы бегущих фельдмаршала Реншельда. Без шляпы, в сбившемся парике, он скакал что есть сил в сторону королевского конвоя и кричал издалека:

— Все пропало, Ваше Величество! Нашей пехоты больше не существует! Молодцы-драбанты, спасайте короля!

Русское ядро со свистом пролетело над головой у фельдмаршала, завихрением воздуха сорвав с него парик, и ударилось в землю подле солдат, державших Карла XII на скрещенных пиках. Отскочив от земли, трехфунтовый чугунный мячик с противным чавкающим звуком врезался в гущу тел. Одному пехотинцу он перебил ногу, второму угодил в пах и вывернул наружу внутренности. Остальные побросали пики и кинулись наутек, следом пустились, вонзая шпоры в конские бока, свитские и генералы. Король упал и с мучительным стоном покатился по земле. Лекари с профессиональными причитаниями бросились его поднимать. Даже в неколебимых рядах драбантов возникло замешательство. Присутствие духа сохранил только дерзостный поляк Станислав Понятовский, королевский адъютант, которого ни проигранная битва, ни бегство соотечественников с поля боя не лишили легкомысленного вида придворного щеголя на верховой прогулке.

— Король еще жив, господа медикусы? — вежливо осведомился он у врачей, перегнувшись с седла. — Жив? Тем лучше! Пора убираться отсюда, пока не поздно. Старый лис Мазепа давно понял это и удрал, последуем же и мы его примеру. Коня королю!

Лейб-драбанты, столпившиеся вокруг впавшего в полубессознательное состояние повелителя, заговорили все разом.

— Господа, коня Его Величеству!

— Братья, у короля нет коня!

— Лишнего коня нет. Надо изловить вон того гнедого, бегущего!