Дорогой враг - Кристен Каллихан

— Я не хочу, чтобы тебе было больно. — Его голос резкий и грубый. — Я хочу, чтобы ты чувствовала себя в безопасности рядом со мной. Всегда.

— Я тоже этого хочу. Без страха и сомнений. — Комок застревает у меня в горле, и голос срывается. — Но мы не всегда получаем то, чего хотим.

Уголок его глаза дергается.

— Делайла, я живу так всю свою жизнь. Однако в нашей ситуации есть одно отличие: она причиняет больше боли, чем я могу выдержать.

Мейкон

Я ушел. Я не смог выдержать ее взгляд. Сожаление. Стыд. Ошибка.

Каждый сантиметр тела болит. Грудь больно сдавило, в горло впиваются острые когти.

Я — неуязвимый Мейкон Сэйнт, тот, к кому все тянутся. Я — ничто. Глупый, неуважительный, ленивый мальчишка. Так меня всегда называл отец. На протяжении многих лет я пытался избавиться от этой обиды, но так и не смог. Одного взгляда на его лицо и воспоминания о его голосе достаточно, чтобы я вновь стал маленьким беспомощным мальчишкой. Как я могу винить Делайлу за то, что она так резко отреагировала на мои давно сказанные слова?

Есть ситуации, которые ты никогда не сможешь забыть. Как тот момент, когда я впервые увидел девочку на красном велосипеде, которая разъезжала по дороге, петляя взад-вперед по серпантину. Орехово-бронзовая кожа и блестящие каштановые волосы с медно-золотистыми прядками говорили о днях, проведенных на солнце. Она выглядела счастливой и накормленной. Беззаботной. Она не сидела, а балансировала на педалях, фальшиво напевая какую-то мелодию все время, пока скользила по дороге. Как бабочка на солнце.

Ее темные глаза заметили меня, и в моей груди образовался узел страха. Я не хотел, чтобы она видела меня. Мои щеки горели и пульсировали в такт с биением сердца. Вероятно, на щеке остался красный, опухший след от удара отца. Но девочка не поняла моего предупреждающего взгляда и подъехала.

У нее были пухлые щеки, вздернутый носик и глаза цвета ирисок, которые наша горничная Джанет иногда подсовывала мне, когда никто не видел. Девочка была выше меня. Как минимум на несколько сантиметров. Я знал, что она недавно переехала по соседству.

Я знал этот дом. Это был один из дюжины домов в стиле бунгало, построенных где-то в 1920-х годах. Совсем не похож на чудовищный особняк, маячащий в конце дороги, в котором жил я. Я видел, как две девочки бегали по лужайке, пока их отец поливал розовые рододендроны и смеялся над их шалостями.

Ее любили.

При той первой встрече она посмотрела на меня своими странными золотистыми глазами, обрамленными темными ресницами. Вглядывалась в меня так, словно видела все: боль, одиночество, тоску. Я не мог пошевелиться под ее пристальным взглядом. У этой милой, счастливой девочки на велосипеде было все, чего хотелось мне: сестра и любящие родители. Ей было место в этом мире, мне нет.

Ярость, горячая, как раскаленный гравий, душила меня. Глупый мальчишка. Ленивый, неуважительный маленький засранец.

Она пристально посмотрела на меня и, похоже, пришла к какому-то выводу.

— Может, тебе нужен новый друг?

Друг. У меня не было друзей. Они мне были не нужны. Она мне была не нужна. Удушающая ярость пустила корни и обрела голос. Я выплюнул острые, как лезвие, слова.

— Ты глупая или что? — Глаза цвета ирисок расширились от неприязни.

Глупый мальчишка.

Глупый.

Глупый…

Сожаление давит на меня. Если бы я мог вернуться в тот момент, я бы сделал это. Я бы сказал той милой маленькой девочке «да». Да, мне нужен друг. Мне была нужна ты. Та, кто показала бы мне, что такое простая доброта, чтобы я мог ее почувствовать. Чтобы не смог отвернуться от нее.

Но я не могу повернуть время вспять. Тогда я выбрал дружбу не с той девочкой. Я позволил отцу победить, став глупым мальчишкой, коим он меня часто называл. Тот мальчик до сих пор жив, только вырос в человека, которого все называют Святым. Дьявол с именем ангела.

Все, кроме нее.

Она считает нас ошибкой. Для нее я — ошибка. Теперь я это понимаю. Мне не хочется, чтобы это было правдой. Но я понимаю ее. И есть только один способ все исправить. Я должен рассказать ей все.

Глава двадцать четвертая

Делайла

Я убегаю. В самое безопасное место на земле — кухню моей мамы.

— Итак, — спрашивает мама, когда я усаживаюсь за потрепанный круглый дубовый стол, за которым ела с детства. — Почему ты выглядишь так, будто кто-то пнул твою собаку?

— У меня нет собаки, мам.

Она поджимает свои красные губы.

— Это выражение такое.

— Ужасное выражение. Кто на такое способен? Зачем мне это представлять?

— Прекрати увиливать от ответа, Делайла Энн. Выкладывай.

Я делаю глубокий вдох.

— Сэм звонила.

Она замерла, в ее глазах виднеется облегчение.

— Я знала, что рано или поздно она объявится. Хотя надеялась, что рано.

Говорит женщина, которая плакала по телефону в два часа ночи.

— Она только позвонила. Не сообщила, где находится.

— Я и не думала, что она скажет. — Мама встает и начинает перебирать желтые маргаритки, которые поставила в бело-голубую китайскую вазу. — Помнишь, когда ей было пять лет, она разбила чашу для пунша из ирландского хрусталя бабушки Мейв и весь день пряталась на чердаке, вместо того чтобы выйти и ответить за свой поступок? Напугала нас до смерти, пока мы ее искали. Господи, даже тогда она была неуправляемой. Ни капли угрызений совести.

— Я этого не помню.

— Скорее всего, потому что ты была слишком маленькой. — Она засовывает маргаритку поглубже в вазу. — Наверное, мы пытались отвлечь тебя, включив «Короля льва».

— Я всегда плакала над этим мультиком, — шепчу я, желая заплакать. Но слезы не идут. Сейчас они бы успокоили душу.

Мама поворачивается, хмуря седые брови.

— Дорогая, что такое сказала Сэм, что тебя это так расстроило?

Ну почему она настолько хорошо меня знает?

— Она напомнила мне о том, как себя вел Мейкон. О всех тех обидных ситуациях.

— И ты приняла это близко к сердцу.

Стыд захлестывает меня.

— Да.

— Это видно. — Она ставит вазу на стол, затем уходит.

— А потом я сказала Мейкону, что не могу забыть об этом.

— Я так понимаю, вы двое поссорились из-за этого.

«Поссорились» — не то слово. Я выпотрошила его.

Такое ощущение, будто голова налилась свинцом, поэтому я опускаю ее на стол.

— Мне нравится Мейкон Сэйнт. — Мое признание приглушает дубовый стол.

— Нравится? — спрашивает мама откуда-то поблизости.