Остров в океане - Гилберт Клинджел

Отдохнув немного, я снова спустился под воду. На этот раз я приземлился на самом краю каньона и спустился на глубину. Я решил не возвращаться больше назад, к отвесной стене, а достигнуть ее основания и обследовать смутно темневшие там скалы. Подводная долина оказалась глубже, чем я предполагал, и давление на ее дне было весьма ощутимым, а волнообразное колыхание воды значительно ослабло; очевидно, действие прибойной волны распространялось не более чем на тридцать футов в глубину. Я испытал огромное облегчение, получив возможность стоять на месте, не опасаясь, что тебя унесет, и хотя давление воды было неприятно и она была немного холоднее, я с интересом стал осматриваться вокруг.

Долина имела такой вид, что казалось, будто ты попал на Марс или на один из лунных кратеров. Все здесь было подернуто сумрачной голубоватой дымкой, и пурпурные тени, перемежаясь с черными провалами подводных пещер, производили впечатление какого-то совершенно иного, неземного мира. Мне очень хотелось войти в какую-нибудь из этих пещер, и я несколько раз приближался к одной из них, пытаясь заглянуть внутрь, но каждый раз мужество покидало меня, и я отступал назад. Страшно становилось потому, что взор проваливался в пустоту и не находил ничего реально осязаемого, во что бы он мог упереться. Ведь неизвестности всегда боишься больше, чем конкретного. Итак, я отказался от своей затеи под тем предлогом, что у меня нет с собой фонаря; помимо того, у меня совершенно не было охоты вызывать на бой какую-либо разъяренную мурену или другого крупного хищника, который, возможно, скрывался во мраке пещеры. Уже самый вид этой подводной долины был способен умерить мою и без того начавшую таять отвагу. Нигде на свете мы не ощущаем ничтожество нашего человеческого «я» так, как в глубинах океана. Человек чувствует себя там совершенно беспомощным и затерянным.

Долина была примечательна и в том отношении, что служила границей распространения очень многих морских животных: чем выше к поверхности, тем обильней и многообразней животный мир; внизу разнообразие компенсировалось размерами. Казалось, рыбы постарше предпочитают более спокойную, приглушенную жизнь глубин блеску и суете, царящим у поверхности. Долина являлась также пределом распространения растительности: ковер трав и водорослей здесь обрывался, так как им нужен для жизни свет, а долина хотя и освещалась, однако весьма слабо и тускло. Тут проходила граница растительной жизни, за которой обитали только животные.

Я никогда раньше не думал, какую важную роль играет освещение и какое унылое впечатление может производить синий цвет. Вверху, на рифе, в синеве воды, насыщенной блеском солнца, чувствовалось что-то живое. Здесь, внизу, в ней было что-то угрюмое и угнетающее. Я совершенно уверен, что если заставить человека постоянно жить при темно-синем освещении, он вскоре бы сошел с ума от тоски.

Как раз посреди долины высился утес, на вершине которого росло небольшое коралловое деревцо. Этот ансамбль до смешного напоминал нелепые подводные замки, которыми аквариумисты-любители украшают аквариумы с золотыми рыбками, и, как и замки, снизу его испещряли резные гроты. В одном из гротов я обнаружил большое скопление тангфишей самых внушительных размеров, какие я когда-либо видел. Во всех книгах по ихтиологии говорится, что тангфиши не бывают длиннее двенадцати дюймов: однако эти были не меньше шестнадцати дюймов, а иные достигали и восемнадцати, если даже сделать максимальную скидку на рефракцию. Они теснились в гроте, буквально как сельди в бочке, и все как один располагались головой выходу, вследствие чего вся стая имела донельзя смешной вид. Дело в том, что тело этой рыбы чрезвычайно сплюснуто с боков, и если смотреть на нее спереди, она кажется всего-навсего тоненькой вертикальной черточкой. Когда я впервые заметил их, я увидел лишь множество темно-синих палочек, бледных губ и столько же пар золотисто-коричневых глаз. Тангфиши медленно открывали и закрывали рты, словно беззвучно восклицая «о!», и казалось, что они делают это уже целую вечность. Я попробовал вытурить их из грота, но они не двинулись с места, и даже когда я поболтал в пещере ногой, они лишь слегка посторонились, а затем снова сомкнули ряды. Возможно, они забрались в грот для отдыха, но, быть может, тут была и другая причина. Ведь мы так мало знаем повадки обитателей морских глубин.

Спасательная веревка резко натянулась, и я едва устоял на ногах. Оглянувшись, я обнаружил, что она уже размоталась на всю длину, так же как и воздушный шланг. Ориентируясь по ним, я двинулся обратно к рифу. Он смутно мерцал вдали рыжевато-коричневой полоской коралловых деревьев, нависших на краю подводного утеса. В этот момент из чащи массивных стволов выскочила большая стая желтых луфарей; они появлялись шеренга за шеренгой, ряд за рядом и потоком устремлялись в глубину. Достигая края утеса, они множеством светящихся точек вспыхивали на солнце, и казалось, будто целая армия ратников в золотых доспехах спускается в море. Это продолжалось какую-нибудь секунду, затем солнце закрылось облаками, и все вокруг меня погрузилось в унылый синеватый мрак.

Глава XIV

В ЗАЩИТУ ОСЬМИНОГОВ

Мне кажется, кто-то должен предпринять реабилитацию осьминогов, подобно тому как Марк Твен сделал это в отношении черта. О них писало множество авторов, начиная с Виктора Гюго и кончая пишущим эти строки, и в большинстве случаев они выставлялись в весьма невыгодном свете. Без всякой вины с их стороны осьминоги пали жертвой пространных и небеспристрастных писаний, где они изображались ужасными, крайне отвратительными существами. Однако еще никто не догадался предоставить слово самим осьминогам или оградить их от поклепа, который на них возвели. Мы вынесли приговор, не выслушав противную сторону, а это весьма пристрастный и несправедливый суд. Я утверждаю, что осьминоги и их ближайшие родичи кальмары являются чудеснейшими созданиями на свете и заслуживают всяческого уважения, если не восхищения.

Моя личная заинтересованность в осьминогах восходит к тому моменту, когда я решил возвратиться к рифу из подводной долины. Я уже преодолел последний склон и хотел схватиться за желтый обломок скалы, чтобы удержаться на месте, как вдруг заметил на камне холодный черный глаз, который не мигая смотрел на меня. Напрасно я искал веки: казалось, глаз принадлежит самой скале.

Затем я почувствовал, как по спине у меня пробежал холодок. На моих глазах каменный обломок стал таять и оседать, оплывая по сторонам, как оплывает разогревшаяся восковая свеча — иначе я не могу это описать. Я был до того поражен этим феноменом, что не сразу сообразил, свидетелем чего я являюсь.