Восхитительные женщины. Неподвластные времени - Серафима Чеботарь

…Отныне Андреева посвятила себя Горькому. В последний раз она вышла на сцену в октябре 1905 года в пьесе Горького «Дети солнца» – и на многие годы забыла о театре ради любимого мужчины, интересами которого она отныне жила.

В феврале 1906 года Андреева и Горький – по поручению партии – отправились в США собирать деньги на нужды революции. Знаменитого писателя и его, как Андреева представлялась, жену приветствовали восторженно: банкеты, интервью, аншлаги на выступлениях… Однако вскоре выяснилось, что брак этой пары незаконен. Пуритански настроенные американцы почувствовали себя оскорбленными: Горького и Андрееву стали буквально травить – зеваки плевали им вслед, хозяева гостиниц выселяли их на улицу, приговаривая: «Здесь вам не Европа!» Горький в сердцах заявил журналистам: «Она моя жена. И никакой закон, когда-либо изобретенный человеком, не мог бы сделать ее более законной женой. Никогда еще не было более святого и нравственного союза между мужчиной и женщиной, чем наш».

Исаак Бродский. Портрет Марии Андреевой, 1910 г.

Постепенно шумиха утихла. Горького и Андрееву приютили супруги Мартин – сначала русские гости поселились в их нью-йоркском доме на Стейтен-Айленде, а лето провели на даче Мартинов под Элизабеттауном, где в весьма буржуазной обстановке Горький начал писать свой «самый пролетарский» роман «Мать». Андреева писала сестре: «Алеша так много пишет, что я за ним едва поспеваю. Пишу дневник нашего заграничного пребывания, перевожу с французского одну книгу, немного шью, словом, всячески наполняю день, чтобы к вечеру устать и уснуть, и не видеть снов, потому что хороших снов я не вижу…»

Денег – первоочередная задача – удалось, правда, собрать всего 10 тысяч долларов, зато Горький и Андреева добились дискредитации царского правительства: в итоге США отказали России в предполагавшемся займе в полмиллиарда долларов. Путь на родину был закрыт.

Горький и Андреева поселились в Италии, на Капри. Их вилла стала прибежищем многих русских эмигрантов, и всех их Мария Федоровна принимала, кормила, устраивала… Горькому она создала идеальные условия для работы и отдыха, вертелась как белка в колесе, лишь бы он мог создавать свои бессмертные творения. Горький все принимал как должное: свою благодарность он выразил, посвятив Андреевой сборник «Сказки об Италии» – не уточняя, что сказки эти собрала и перевела на русский Мария Федоровна. В 1912 году Горький основал на Капри музей и библиотеку по истории борьбы за политическое освобождение России – ими опять-таки занималась Андреева. Ей становилось все тяжелее – усталость, тоска по родне, по детям… Сестре она писала: «Родная моя, если бы ты знала да видела, как я пишу вам. Как я плачу такими тяжелыми горькими слезами, когда пишу. Потому что мне мучительно, до крика хочется быть дома, с детьми, с тобой, со всеми вами! Я хочу быть с вами, хочу, хочу, хочу. Хочу! Итак, все… чуждо и нелепо мне, среди чего я живу…» Отношения с Горьким уже не могли, как когда-то раньше, заменить ей и оставленную сцену, и покинутую семью: «Были периоды, и очень длительные, огромного счастья, близости, полного слияния, но эти периоды всегда были бурными и сменялись столь же бурными периодами непонимания, горечи и обид», – писала она в одном из писем. Да и сам Горький писал о тупой пиле, которой следует распиливать возлюбленную…

В феврале 1913 года, в связи с 300-летием дома Романовых, в России была объявлена политическая амнистия – и Мария Федоровна вернулась в Россию, оставив Горького на Капри: ему был необходим южный климат, а ей хотелось отдохнуть от своего «служения», встретиться с детьми, возможно, вернуться в театр. Будущее представлялось ей необыкновенно радужным, жизнь снова заиграла яркими красками. В одном из интервью она сказала: «Жизнь так пленительно красива, так увлекательно интересна, а люди не видят и не хотят видеть этого». Однако все оказалось не так хорошо, как мечталось. Особенно не повезло с театром: Андреевой было запрещено проживание в Москве, и выступать пришлось в Киеве. Труппа там была совсем не того уровня, к какому привыкла Мария Федоровна в МХТ, и по окончании сезона Мария Федоровна бросила эту затею.

Максим Горький, Мария Андреева и ее сын Юрий Желябужский, 1905 г.

К тому же в 1914 году в Россию вернулся Горький. Они снова поселились вместе, и Андреева с новыми силами бросается в деловые вопросы: занимается издательскими делами Горького, выступает с концертами и лекциями, добывая средства для большевиков. После революции 1917 года она была назначена «комиссаром театров и зрелищ союза коммун Северной области» – то есть Петрограда и окрестностей. Тут-то Мария Федоровна развернулась: она без устали организовывала фронтовые труппы и агитбригады, устраивала театрализованные представления, формировала революционные театры и выбивала для них средства и репертуар. Ее самое главное детище этого времени – Большой драматический театр, в создании которого Андреева принимала самое деятельное участие. На его сцене комиссар Андреева сыграла свои последние, великие роли – леди Макбет и Дездемону. И в то же время Мария Федоровна принимала активное участие в деятельности экспертной комиссии по продаже за границу художественных ценностей – ради необходимой стране валюты эта комиссия распродавала по дешевке музейные фонды и оставленные бежавшими аристократами произведения искусства, которые в своем письме к Ленину Андреева небрежно обозначила французским выражением bric-a-brac – безделушки: «Сейчас у нас большие надежды, что добудем денег в хорошей валюте за наши bric-a-brac».

Активная деятельность наполняла жизнь Марии Федоровны смыслом, но Горький почувствовал себя брошенным – и вскоре завел себе новую пассию, Марию Игнатьевну Закревскую-Бенкендорф. Эта женщина, некрасивая, но невероятно, по-животному, обаятельная, потеряла мужа в революционных беспорядках и в поисках работы пришла к Чуковскому, который и порекомендовал ее Горькому. Мура, как называли Закревскую, стала сначала секретарем Горького, а затем и любовницей, полностью заменив в его доме полновластную когда-то Андрееву…

Мария Федоровна была задета. Ей было уже пятьдесят два года, она отдала Горькому половину своей жизни, а он как-то просто «забыл» о том, чем она была для него… Они расстались спокойно, и еще много лет продолжали поддерживать дружеские отношения – стараясь никогда не упоминать о том, что связывало их долгие годы. Лишь после смерти Горького Мария Федоровна печально призналась: «Я была не права, что покинула Алексея. Я поступила как женщина, а надо было поступить иначе: это все-таки был Горький…»