Тудор Аргези - Феодосий Видрашку

К развитию мыслей, высказанных во вступительном слове на I съезде румынских писателей, Тудор Аргези возвращается неоднократно в своей повседневной работе.

К нему обращались за советом, за помощью. Дом в Мэрцишоре, а потом и на бульваре Авиаторов, куда переехал писатель, был всегда открыт для желающих.

— Маэстро Аргези? Могли бы вы принять меня…

Так начинает молодой писатель Тома Джеордже Майореску разговор о поэзии с Тудором Аргези.

На столе, как всегда, крепкий ароматный кофе (Параскива пятьдесят лет сама жарит зерна, промалывает их горячими и варит свой особый кофе).

— Так о чем будем говорить? — спрашивает Аргези гостя.

— Мне бы хотелось о стихах… О модном сейчас белом стихе.

Аргези отвечает неожиданностью:

— К белому стиху прибегаешь тогда, когда чувствуешь, что не в состоянии делать его небелым.

— Можно допустить, что белый стих со временем станет обручем?

— Обруч в творчестве — это размер, одеяние слова… Если попытаешься надеть ботинок сорок первого размера на ногу сорок пятого, не сможешь ходить. Размеры выработаны долгим опытом.

— Простите, мастер, но вы сами взорвали старые формы.

— Правильно. Но я усвоил другие.

— И свободный стих, и белый стих привыкли к своим обручам…

Аргези задумался, отпил кофе:

— Видите ли, от планеты Земля до токарного станка и звезд — все движется в едином ритме. Существуют определенные законы, которые… Проза Флобера, например, рифмована. Вообще любая проза должна быть рифмована, инструментована сообразно идее. Растрепанная проза делает идею дряблой. В стихах это более чувствительно, чем в прозе. Все дело в том, чтобы было хорошо написано. Мысль должна идти как по мостовой, а слова должны быть забиты в текст по-хозяйски. За пером нужен присмотр, иначе оно начнет вести себя по отношению к идее как молоко к кастрюле — выйдет из повиновения. Главное — это не играть в пустословие. Чтобы отработать язык, бедные наши предки пахали землю, перелопачивали ее тысячи лет. Стоит ли нам, писателям, предавать их?

— Чего должны остерегаться молодые поэты?

— Игры в поэзию. Поэзия не игра. Пусть остерегаются самодовольства и тщеславия. Они душат таланты на корню. Существуют вещи, с которыми не имеешь права баловаться. Если у тебя есть призвание, тогда ты должен понять, что поэзия — это тяжелый труд. И еще хотелось посоветовать молодым поэтам поглубже изучить самих себя и не торопиться. Все впечатления, все чувства, абсолютно все должно отстояться как вино, как пласты земли. Это происходит медленно, без суеты.

3

Знойное лето. По Бэрэганской степи мчится к Черному морю машина. На заднем сиденье Тудор и Параскива Аргези. Едут молча. Обширная степь будто витраж из желтых, зеленых, изумрудных квадратов и прямоугольников. Узкие полоски пшеницы кое-где убраны, неторопливые жнецы в подпоясанных белых холщовых рубахах шагают босыми ногами по высокой стерне и складывают снопы в крестцы, похожие на христианские храмы. Кукуруза выставила метелки и по три-четыре початка с томно-коричневыми султанами. Хороший урожай. То и дело мелькают квадратики густой конопли. Она цветет. В машину проникает степной жаркий воздух, напоенный запахом этой цветущей конопли, скошенного хлеба и опаленного горячим солнцем зеленого кукурузного листа. Сквозь ровный шум мотора Тудору Аргези послышалась дальняя мелодия.

— Остановите, — попросил он шофера.

Над еще не убранной полосой плыла песня. Две женщины жали и тихо пели. Пели о бэрэганской пшенице. Каждая строка прерывалась длинным мелодичным припевом: «Бэрэганская пшеничка, бэрэганская пшеничка…»

— Хорошо, когда звучит над полем песня о хлебах. — И Аргези рассказал Параскиве о том далеком времени, когда они шли проселком Бэрэганской степи с Галой и услышали предсмертный жалобный крик убегающих от выстрелов дрофят. Сколько же прошло с тех пор?! Сколько потребовалось времени, сколько перемололось событий, чтобы крики й выстрелы над степью сменились песней о пшенице!..

Митзура отдыхала на море и немало удивилась, увидев появившихся так внезапно родителей.

— Что случилось?

— Раз приехали, значит, не случилось ничего кроме хорошего, — ответил с лукавством отец. По его лицу видно было, что он скажет что-то радостное, необычное. Параскива поспешила:

— Мы уезжаем в Москву…

— И приехали сказать тебе «до свидания», — добавил Аргези.

— Я поеду вас провожать.

И Митзура поехала с родителями в Бухарест. Заехали по пути в Констанцу. Там два памятника двум великим поэтам: в центре города, на главной его площади, — Овидий. По преданию, он похоронен на этом месте. А на высоком берегу Черного моря — памятник Михаилу Эминеску. Он завещал похоронить его на морском берегу, но, когда умер, некому было позаботиться о выполнении его воли. Позднее поставили ему памятник лицом к морю.

Аргези поклонился Овидию и Эминеску и долго стоял, не проронив ни слова. Ни жена, ни дочь не тревожили его молчание. К этому они уже привыкли давно.

Только в Бухаресте он рассказал Митзуре о цели своей поездки в Москву. Он отправляется с делегацией, которая должна принять от Советского правительства художественный фонд и, главное, «золотую наседку с цыплятами». Митзура и Баруцу знали о ней с детства, когда отец рассказывал им сказки. У отца была французская- книга со сказками Шахразады, он переводил их для Митзуры и Баруцу. Но часто отец сочинял сказки сам. «Золотая наседка с цыплятами»… Детям она представлялась настоящей курочкой, такой же, как те, которые ходят по Мэрцишору и ложатся очень рано спать. Утром, когда они просыпаются, начинают хвастать на разные голоса: яички готовы. Мэйкуца приносит целое лукошко белых «драгоценностей». Так окрестил яички Тэтуцу. Когда дети повзрослели, Тэтуцу открыл им смысл любимой сказки, объяснил, что «наседка» — это целый клад, большие нагрудные украшения когда-то проходивших здесь вождей восточных готов. Он найден при раскопках готского захоронения в районе села Пьетроаселе. Тэтуцу видел его, когда учился в лицее, в музее университета. А потом клад исчез. Говорили, что потерялся во время первой мировой войны по дорогам эвакуации, а дальше — одни лишь загадки. Аргези сам задавал вопрос «Где «Наседка»?» в своих «Записках попугая». Но кто мог ответить? И вот сейчас такое неожиданное известие. И он член правительственной делегации, которую возглавляет академик Михай Раля, литературный критик. Это он в двадцать седьмом году написал, что Аргези прямой наследник Эминеску.

Судьбы, судьбы…

Июль 1956 года. Он уже несколько дней в Москве, в недавно построенной высотной гостинице «Ленинградская». Его номер на пятнадцатом этаже. Хорошо видна Москва. Внизу спешит, шумит Комсомольская площадь. Три вокзала От одного поезда уходят к берегам Балтийского моря, от другого — к морям Ледовитого океана, от третьего — на Урал и в Сибирь… И это все Россия. Почти трое суток ехал он