Стрижи - Фернандо Арамбуру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так вот, однажды среди недели, когда на улице стоял жуткий холод, Пилука решила заглянуть ко мне. Никто не слышал, как мы пришли, во всяком случае, никто не вышел с нами поздороваться. Следуя инструкциям подруги, я обеспечил ей вожделенный оргазм, для чего требовалось на время забыть про собственный интерес, а потом уж и она занялась мною, щедро отдавая свое тело – совсем как Тина, только куда более темпераментно, за что ее можно было только поблагодарить. Из-за позднего часа и холода снаружи мы решили не расставаться до утра. Одеваться не стали, погасили свет и крепко прижались друг к другу, так как кровать была совсем узкой. Мы молча лежали в темноте, оба ублаженные, еще не остывшие, и тут медленно открылась дверь, которую я уже перестал запирать на ключ, поскольку все в доме усвоили, что мешать мне нельзя. В скудном свете, шедшем из коридора, обрисовался силуэт довольно толстого юноши, тихонько направлявшегося к моей кровати. Он шепотом произнес мое имя, словно хотел проверить, не сплю ли я, а потом, не зная, что его слышат две пары ушей, так же тихо сказал:
– Мне кажется, сеньор Эктор явился к нам и спит с мамой. Под дверью не видно света. Что будем делать?
Я ничего не ответил, а Рауль талдычил свое, так как был уверен, что мы должны срочно придумать для незваного гостя какую-нибудь кару:
– Ну ведь надо же что-то сделать!
Он-то думал, что я один, тогда как на самом деле нас под одеялом было трое: я, Пилука и отчаянный стыд, который мне из-за этого дебила приходилось терпеть. Он замолчал в ожидании ответа, но тут раздался женский голос, и довольно суровый:
– Да оставь ты свою мать в покое, пусть потрахается!
В темноте послышалось бормотанье Рауля:
– Разве ты не один?
И толстая фигура на цыпочках быстро покинула комнату. Несколько дней брат не разговаривал со мной – может, злился, может, был сконфужен, может, и то и другое вместе.
16.
Едва получив диплом, я потерял из виду всех своих университетских приятелей. За исключением самых близких друзей. Освободившись от обязанности ходить в аудитории, они разбежались кто куда, и время сразу же занялось тем, что оно прекрасно умеет делать, – кропотливой задачей всех нас состарить.
Я изредка сталкивался с кем-то в ресторане, магазине, у входа в кинотеатр или просто на улице – и порой не сразу узнавал бывшего сокурсника в лысом мужчине с брюшком или бывшую сокурсницу в расфуфыренной даме, давно забывшей о былой стройности. Про кого-то знаю из газет или по рассказам, что он работает и живет за границей, кто-то преподает в том же университете, где мы учились. Кажется, по крайней мере двое уже лежат на кладбище.
Среди тех немногих студентов нашего выпуска, о которых до меня регулярно доходят какие-то известия, можно назвать и Пилуку. Она стала довольно известной журналисткой и пишет не только для газет и журналов, но и сочиняет романы, имеющие средний успех.
Где-то пару десятков лет назад я узнал, что она при поддержке одного знаменитого автора будет участвовать в презентации собственной книги в книжном магазине «Альберти». Мне стало любопытно, хотя, может, сыграла свою роль и ностальгия по прошлому, во всяком случае, я решил, ни слова не говоря Амалии, отправиться на это мероприятие. Пилука вела себя, я бы сказал, робко, сидя рядом со знаменитостью, и выражала слишком много благодарностей: благодарила пришедших на презентацию читателей, которых собралось человек сорок, благодарила хозяйку книжного магазина, благодарила пришедшую туда директрису издательства, благодарила популярного писателя, ради которого, думаю, публика в основном и собралась.
По окончании презентации я купил книгу. И, отстояв очередь, попросил Пилуку надписать ее. Она сразу меня узнала, вернее, как призналась с широкой улыбкой, уже давно заметила меня в зале. Пилука встала, чтобы потереться щеками о мои щеки, потом с похвалой отметила, что я хорошо выгляжу. От нее исходил запах какой-то косметики, который меня разочаровал, потому что ничего общего не имел с нежным запахом Пилуки-студентки. А ведь именно это, наверное, и привело меня в книжный магазин – желание отыскать хотя бы самый крошечный материальный след нашей навсегда утраченной юности.
Пилука в нескольких словах описала, как живет сейчас, сообщила про близкий к завершению бракоразводный процесс и про двух дочек, которые своими выходками «доводят ее до полного отчаяния», потом из вежливости поинтересовалась моими делами. Мы с ней проговорили минуты две, не больше. – А ты помнишь? – спросила она, не уточняя, о чем я должен помнить.
Пока она надписывала мне книгу, я обратил внимание на кисть ее руки с проступившими венами. Ах, возраст-возраст! За мной стояли другие люди, желавшие получить автограф писательницы. Я простился с Пилукой, пожелав ей большого успеха. Она в ответ пожелала, чтобы мне понравилась ее книга, а еще пожелала счастья.
На следующий день я взялся за роман. Начал с интересом, но выдержал не больше дюжины страниц. Скорее всего, виной была моя полная неспособность получать удовольствие от такого рода литературы. От романов с претензией на исследование глубин человеческой души, где рассказываются мрачные и горькие, но высосанные из пальца, а потому безнадежно пошлые истории. Такие романы не трогают меня, кажутся легковесными из-за замаха на психологизм и чрезмерного внимания к душещипательным проблемам.
Удивительно, как мало пользы для своего романа извлекла Пилука, такая пылкая в юности, из былых любовных похождений. Эротические сцены она почему-то описывала сухим, казенным языком. Теперь моя бывшая подружка перекрасилась в феминистку и публикует довольно свирепые статьи, в которых весьма скептически оценивает роль материнства и его последствия, видя в них злой умысел природы, сделавшей своим орудием и палачом мужчину или, по крайней мере, определенный тип мужчин.
Сегодня вечером я потолковал о Пилуке с Хромым, который знает ее по газетам и совершенно не выносит.
– Проблема этой сеньоры, – сказал он, – как и многих других авторов подобного сорта, заключается в том, что она пишет плохо, что она некрасива, что у нее, черт возьми, нет ни одной собственной мысли…
