Обитель любви - Жаклин Брискин

— Надо найти богатый фонтан, — сказала она Три-Вэ.

Он перестал бурить в районе главных лос-анджелесских разработок, начало которым, в сущности, положил сам Там он мог столкнуться с братом. Он бурил на востоке и западе округа, вел геологическую разведку в соответствии с законом о добыче полезных ископаемых. Одна скважина рядом с выходами на поверхность нефти вдруг забила фонтаном, но Юта продала ее, сказав, что она неприбыльна.

Донья Эсперанца задышала ровнее и отпустила руку сына. Три-Вэ мягко убрал ее и прикрыл мать покрывалом. Он поцеловал ее в седую голову и на цыпочках вышел из комнаты.

Мария сидела за дверью на полу и была похожа на маленькую девочку. Точно так же она сидела когда-то в галерее Паловерде, ожидая, когда ее примут на службу. Она подняла глаза на Три-Вэ. Под туго натянутой кожей лица проглядывали все кости черепа. Жили, казалось, только глаза. «Наверно, ей далеко за восемьдесят», — подумал он.

Он опустился рядом со старухой, вдыхая исходящий от нее запах травы и оливкового масла.

— Мама сказала, что ты говорила с ней о миссис Ван Влит... об Амелии...

— Это которой нет теперь в Лос-Анджелесе?

— Где она?

Она скрипуче засмеялась.

— С чего ты взял, что мне известно больше, чем остальным?

Он вздохнул.

— Помоги мне, Мария.

Она обратила на него долгий изучающий взгляд.

— Скоро мои дела будут на земле закончены, — сказала она, — и я умру.

— Мария!

— Я не могу помочь тебе. Придет время, и ты испытаешь скорбь и чувство вины. Ты отнял у брата, брат отнимет у тебя.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я говорю о жизни и смерти, — таинственно ответила она.

Раздраженный Три-Вэ поднялся с пола и сердито молча уставился на старуху.

Покрытая шалью голова склонилась к поджатым коленям, старушечье лицо спряталось.

— Никому не пожелаешь такого дара, как у меня, — сказала Мария.

Знойным августовским днем дом на Бродвее с красной крышей из кровельной дранки украсился цветами. Донья Эсперанца умерла. В Лос-Анджелесе еще был жив обычай вместе горевать. В случае чьей-нибудь смерти знакомые покойного приходили выразить свои соболезнования родственникам и помочь пережить день и ночь перед похоронами, пока гроб стоит в доме. Приходили все, независимо от званий и сословий. Приходили и богатые, и бедняки. Женщины приносили еду. Обеденный стол Ван Влитов пришлось раздвинуть во всю длину. Он был накрыт тончайшей камчатной скатертью и весь заставлен яствами, среди которых были окорока, треугольники empanadas[24], картофельный салат, гуакамола, огромные вазы с нарезанными тонкими дольками апельсинами, маринады, финики из ближайшей пустыни, свежие оладьи, только что снятые со сковороды, воздушный пирог, шоколадный торт, сладкий кекс с поджаристой корочкой.

Все запахи заглушал аромат роз. Многие сады лишились утром своих самых красивых цветов, которые перекочевали в малую столовую дома Ван Влитов, где стоял лакированный деревянный гроб. Малиновые розы покрывалом устилали его крышку, а белые стояли в высоких вазах. Самые маленькие цветы помещались в ликерных бокалах, расставленных по подоконникам. Подобное цветочное изобилие было обычным для Лос-Анджелеса, где выращивание цветов не требует никаких усилий. Вокруг гроба, однако, не стояли стулья для главных плакальщиков. Это было единственным отступлением от местных традиций.

Бад и Три-Вэ встретились у гроба матери впервые после их драки. Они долго и напряженно смотрели друг на друга, потом Бад резко повернулся и ушел на веранду. Три-Вэ и Юта перешли в гостиную, где на камине, прямо под портретом дона Винсенте, стояла в рамке фотография доньи Эсперанцы. У Юты снова вырос большой живот. Она все пыталась унять Чарли Кингдона, смуглого любопытного и очень живого малыша, когда принимала соболезнования от гостей.

Весь день люди шли в дом Ван Влитов, ибо застенчивую донью Эсперанцу очень любили. Весь город разделил скорбь семьи: люди, которые осели здесь давно, как Хендрик, и недавние поселенцы, одетые в черное престарелые дамы, приходившие оплакивать покойницу, и их мужья, дети и внуки тоже плакали, ибо считалось, что умерла их родственница. Франц Ван Влит, бакалейщик, пришел, сел на стул в холле и так и не вставал с него до самого конца церемонии. Рядом сидела его дородная жена-испанка, которую он привез с севера, откуда-то из-под Монтеррея. Пришли и бурильщики из бригады, которая работала на Бада, его друзья.

Отсутствовали только те, которых все называли «мамиными людьми», ибо они уже простились с последней урожденной Гарсия. Боль их утраты была велика. У покойной было доброе сердце. Об этом сказал Хендрик. Обычно совсем не возвышенный голландец, рыдая, вопросил:

— Какой прок будет Лос-Анджелесу от двух железных дорог, трамваев, множества туристов, электричества и всей нефтяной индустрии, если перестало биться сердце благородной испанки?!

Наутро после похорон Марию нашли мертвой в ее клетушке на чердаке. В руках она сжимала мешочек из кроличьей шкурки со своими амулетами.

Туманным декабрьским утром Три-Вэ искал нефть вблизи Сан-Падро. Смерть матери ошеломила его, но желание найти нефть не пропало. К полудню он приблизился к крутому бурому холму. Спешившись и держа лошадь в поводу, он поднялся на его вершину, где скалы пирамидой громоздились одна на другую. Это был его ориентир. В соленом воздухе над головой у него шумели чайки. Море было затянуто сплошным туманом.

Наслаждаясь уединением, Три-Вэ достал из седельной сумки пакет с едой, которой его снабдила Юта. Она, как всегда, приготовила слишком много, поэтому, насытившись, он откинулся на спину и стал швырять хлеб чайкам, которые тут же устроили из-за него драку. Три-Вэ расслабился. Мысли текли сами по себе. Ему почудилось, что он на острове, и вспомнилась древняя легенда о Калифорнии: «Знай же, что по правую руку от Индии лежит остров Калифорния, от которого рукой подать до Земного Рая. Остров этот населен смуглыми женщинами, среди них нет ни одного мужчины, и они живут как амазонки, их сила огромна, а храбрость велика». Перед его мысленным взором возник образ матери, когда она еще была молода: высокая, статная, темноволосая... «Их остров неприступен: крутые утесы вздымаются посреди его, скалистые берега обрываются прямо в море. Оружие у тех женщин только золотое, как и сбруя диких зверей, которых они приручили и на которых ездят верхом. И, кроме золота, на всем острове нет другого металла...»

Голова Три-Вэ качнулась, словно он почувствовал чье-то приближение. Подмышки у него мгновенно вспотели. Встав на колени, он нагнулся и прижался щекой к сухой холодной земле.