Тайна Дамы в сером - Ольга Строгова

Тем более что у мальчика были несомненные способности к музыке. Подходящий характер – тихий, мечтательный и незлобивый. Да и знакомства самые располагающие – взять хотя бы его школьного товарища Шнитке, мальчика из приличной еврейской семьи, который не расстается со своей скрипкой, даже когда приходит в гости.

Но, несмотря на все усилия любящей бабушки, положительное влияние окружения и собственный покладистый характер, становиться музыкантом Карл решительно не желал.

О нет, он не спорил с бабушкой. Он вообще старался ее не огорчать. Он старательно осваивал все музыкальные премудрости. Но, отбарабанив необходимое количество гамм, этюдов и пьес из «Детского альбома» Чайковского, он со вздохом облегчения закрывал крышку старинного беккеровского рояля и спешил в кабинет к деду.

У деда было очень интересно и хорошо. На застекленных полках, целиком, от пола до потолка, занимавших две стены (другие две стены были заняты книгами), стояли сокровища, привезенные дедом из археологических экспедиций. Карл мог часами сидеть на полу, водя пальцем по залитому в прочную пленку обрывку египетского папируса, разбирая иероглифы и вглядываясь в странные, удлиненные профили царей и цариц; перебирать деревянные, тронутые огнем амулеты друидов, добытые под зелеными холмами Ирландии; или даже спорить с дедом, добродушно усмехавшимся в густые, висячие, как у моржа, седые усы, по поводу какого-нибудь глиняного черепка, поднятого со дна морского в окрестностях острова Санторин, – не является ли этот черепок доказательством существования пресловутой Атлантиды? Разве его орнамент в виде изогнутых бараньих рогов является типичным для крито-микенской культуры? Ах, это могли быть и финикийцы… Что ж, надо подумать.

И Карл, забрав с книжной полки пару-тройку томов, отправлялся думать к себе в комнату. Или, тайком от бабушки, ускользал в расположенный через две улицы музей древних искусств.

Музей этот не был особенно популярным ни среди туристов, ни среди практичных горожан Цюриха (Карл, бывало, бродил по трем его залам в полном одиночестве). Когда же в музее появился новый директор (витающего в облаках художника-реставратора сменил чиновник, служивший ранее по ведомству народного образования), все античные редкости были смещены в один зал, а в двух других стали устраиваться финансово выгодные выставки.

Придя однажды субботним утром в музей, четырнадцатилетний Карл был неприятно удивлен толпой японских туристов, собравшихся перед входом и сверкавших друг на друга фотовспышками на фоне афиши «Шедевры Дрезденской галереи – только сегодня и только у нас!».

Пошептавшись со знакомым служителем, праздно стоявшим в дверях и с чисто швейцарской флегматичностью позволявшим «щелкать» себя вместе с афишей, Карл выяснил, что это вовсе не надувательство доверчивых иностранцев. В Цюрих и в самом деле прибыла коллекция из Дрездена, путешествующая по Европе, и новый директор, применив последовательно подкуп, лесть и угрозы, ухитрился перехватить ее и увести из-под носа у самого Музея изобразительных искусств.

Тут японцы, дождавшись экскурсовода, потекли в зал, и Карл вошел вместе с ними.

Ееон увидел почти сразу. И моментально забыл не только о японцах, но и вообще обо всех окружающих. У неебыло тонкое, нежное, очень белое, словно светящееся изнутри лицо. Глаза, большие, мягкие, выстланные изнутри светло-серым бархатом, смотрели печально и кротко; маленький бледно-розовый рот был строг и навевал мысли о посте, воздержании и отказе от прочих земных удовольствий. Между тем дама нисколько не походила на монашенку: она была изысканно и богато одета и, судя по жемчужным нитям в темно-пепельных волосах, жемчужному ожерелью на стоячем кружевном воротнике и обилию перстней на тонких длинных пальцах, принадлежала к высшей аристократии.

Она была очень старой, никак не меньше тридцати лет. Она годилась ему в матери. Она была совершенно не похожа на ярких, активных и жизнерадостных девиц из школы, которых он сторонился, но которые уже начали обращать на него свое заинтересованное внимание.

И все же он стоял и смотрел, не отрываясь, в ее светлые, загадочно мерцающие глаза.

И перед этим мерцанием поблекли все смутные женские образы, являвшиеся ему в последнее время в вызывающих сладостную дрожь снах, – и царица Нефертити с нежной и тонкой, как стебель цветка, шеей, и длинноносая Клеопатра в прозрачной кисее, с золотой змеей во лбу, и даже финикийская богиня любви Астарот, одетая лишь в браслеты и ожерелья.

Выставка продолжалась три недели. Три недели сверкали фотовспышки у афиши с надписью «только сегодня…». И каждый день в течение этих трех недель Карл являлся на свидание с Дамой в сером (подписи под картиной не было, но Карл полагал, что это ранний Дюрер). Он бессовестно прогуливал школу, даже не позаботившись сказаться больным, но, поскольку был круглым отличником, ему все сходило с рук.

Бабушка ничего не знала. Знал дед, седой, понимающий, молчаливый, с добродушно-лукавой усмешкой в длинных висячих усах; но никогда ни словом, ни намеком не дал он понять внуку, что ему известна его маленькая тайна.

Именно в эти дни Карл решил окончательно, что станет историком.

Он и стал им.

То есть сначала он стал студентом философско-исторического факультета Базельского университета (дед-профессор считал, что именно там его лучше всего научат археологии).

Дед оказался прав. К девятнадцати годам Карл дважды съездил в экспедиции с египтологами и с исследователями древнего, полностью исчезнувшего ныне шумерского государства. После третьего же курса ему предложили отправиться в Мексику, в окрестности ацтекского города Теночтитлан, и он, не раздумывая, согласился.

В самом-то Теночтитлане все было давным-давно раскопано, и найденное определено по музеям и частным коллекциям, а вот в радиусе нескольких километров от города еще попадались лакомые для археологов кусочки.

Этот обломок стены, за которым мы впервые увидели юного Карла, он нашел сам и теперь упорно, не обращая внимания на окружающую среду, трудился под ним, рассчитывая, видимо, найти кое-что поинтереснее обсидиановых обломков.

Он-то не обращал внимания на среду, а вот среда на него внимание обратила.

Кроме пыли, жары и песка, кроме камней, ящериц и кактусов, была там еще одна девушка. Вот уже несколько дней приезжала она к развалинам на шустрой караковой кобылке, спешивалась и, нахмурив черные брови над прелестными топазовыми глазами, прикусив алую, как пион, нижнюю губку, расхаживала в некотором отдалении, бросая сердитые взгляды на белую рубашку и сомбреро пришельца.