Тайна Дамы в сером - Ольга Строгова

Она познакомилась с ним в первый же день, и его экзотическая для Мексики внешность и сдержанные манеры произвели на нее впечатление. Он же, представившись ей и вежливо приподняв сомбреро, никакого интереса не обнаружил, а, наоборот, выразил желание вернуться к прерванной ее появлением работе.

Мануэле Лопес (так звали девушку) стоило лишь свистнуть, чтобы ее ацтекские кузены вихрем примчались из Теночтитлана и поучили нахального бледнолицего галантному обращению с дамами. Однако она этого не сделала ни в первый день, ни в последующие; во-первых, потому, что не нуждалась в посторонней помощи, чтобы установить контакт с мужчиной, хотя бы и самым сдержанным и неприступным на вид, во-вторых, потому, что он ей нравился, и, в-третьих, потому, что имела на него виды.

Она и сама происходила из древнего и очень знатного рода, чуть ли не самого Монтесумы; ее подлинное, ацтекское имя было многосложным и длинным, как река Колорадо. Это обстоятельство, впрочем, не только не доставляло ей ни малейшего удовольствия, но, наоборот, служило серьезным препятствием для осуществления некоторых жизненных планов.

В ту пору ей уже исполнилось двадцать три (по ацтекским понятиям – старость, хотя бы и для принцессы), а выйти замуж по-прежнему не было никакой возможности. Ее семья считала, что она должна выйти за мужчину своего рода – то есть за одного из своих шести-восьми кузенов подходящего возраста, с детства окружавших ее самым неусыпным вниманием и тем самым надоевших ей до чертиков.

Отвоевав себе к двадцати трем годам относительную свободу (разрешены были конные прогулки без конвоя в дневное время в местности, считавшейся безлюдной и безопасной), Мануэла в одиночестве предавалась мечтам и строила планы освобождения от наследственных обязанностей.

Тут-то ей и подвернулся молодой археолог, иностранец и блондин.

В конце концов, сказала себе Мануэла, наблюдая за юношей из жидкой кактусовой тени, он сможет увезти меня к себе на родину. Правда, денег у него нет (иначе с какой бы стати он копался здесь, в жаре и в пыли), да и ей, Мануэле, не придется в этом случае рассчитывать на приданое, но… с ее энергией и решимостью они не пропадут в любой стране. Она еще сделает из него миллионера, вот увидите. Они будут жить долго и счастливо, и у них будет трое или даже четверо сыновей.

Осуществлению этих прекрасных намерений мешало одно – будущий отец ее детей упорно не желал замечать ее ежедневного присутствия неподалеку от себя. То есть он здоровался с нею и любезно, хотя и коротко, отвечал на вопросы. Однажды он угостил ее кофе с черствыми маисовыми лепешками, и она получила возможность заглянуть в его палатку. (Вообще-то ничего интересного: сплошь книги, карты, записи и зарисовки в блокнотах и на отдельных листах; один ящик с консервами и другой с образцами; большая пластиковая бутыль с питьевой водой; аккуратно сложенный спальный мешок в углу и почти полное отсутствие личных вещей, по крайней мере, на виду – ни тебе фотографий на стенах, ни оружия, ни шкур убитых животных, ни скальпов врагов…)

Она чувствовала, что он поступал так с нею из вежливости и хорошего воспитания и что точно так же он вел бы себя с любой женщиной, будь она даже стара и безобразна.

В какой-то момент Мануэла решила открыться ему и сразить его известием, что им интересуется не просто смазливая поселянка, а сама принцесса ацтеков; но потом, когда она увидела, с каким вниманием он разглядывает очищенный от наслоений кусок фрески с изображением богини плодородия Майяуэль, ей пришла в голову идея получше.

Он целиком поглощен прошлым и не замечает настоящего – что же, прошлое явится к нему во всем блеске и славе, и пусть он только попробует не ответить на его призыв!

Остаток того знаменательного дня Мануэла провела у себя, на гасиенде Лопес, роясь в сундуках со всяким индейским старьем. Своей двоюродной тетке, приставленной к ней в качестве дуэньи, она сказала, что собирается сшить себе новый карнавальный костюм, и милостиво позволила помочь подобрать к нему украшения. Когда же наступила ночь, яркая от луны, и глупая старуха, глотнув текилы с подмешанным в нее сонным зельем, захрапела в своей каморке, Мануэла со свертком в руках выбралась из окна своей спальни, вывела из конюшни оседланную караковую и ускакала по дороге, ведущей в Теночтитлан.

Каждый вечер на закате солнца Карл ходил купаться к небольшому озерцу с проточной водой, скрытому от посторонних глаз зарослями цветущей юкки, и возвращался уже при лунном свете.

Освеженный и умиротворенный, с мокрыми волосами и полотенцем на плечах, шел он по присыпанной серебристой пылью дороге, размышляя о сегодняшних удачных находках – прекрасно сохранившемся фрагменте фрески с ярко-алой, в цветах и перьях богиней и обломке керамической чаши с изображением крылатого змея.

Легкое мерцание возникло при его приближении в густой тени развалин. Из лунного света и бархатной тьмы соткалось невиданное по красоте видение, увенчанное короной из перьев. Длинные черные косы видения, перевитые золотыми шнурками, спускались на обнаженную грудь. Тонкую талию охватывал кусок плотной, расшитой золотом ткани, открывавший стройные смуглые ноги в золотых браслетах с насечкой в виде оперенной летящей стрелы; такие же браслеты, с божественными знаками стрел, украшали запястья и предплечья видения, чтобы у взирающего на них смертного не осталось ни малейшего сомнения в том, кто именно явился к нему лунной ночью из развалин собственного храма.

Но ярче всех золотых украшений, острее и победительней летящих стрел были глаза богини, льющие топазовое пламя из-под длинных, черных, чернее самой ночи, ресниц.

Карл, ошеломленный и ослепленный, молча склонился к ее ногам.

Тонкая смуглая ручка с вызолоченными ногтями, блеснув лунными и аметистовыми камнями перстней, коснулась его плеча. Другая, описав полукруг, величественным жестом указала на вход в палатку.

Богиня требовала жертвы, и жертва была принесена.

Богиня оказалась милосердной и после жертвоприношения не вырезала ему сердце обсидиановым ножом, как то полагалось по правилам. Она лишь захватила с собой кое-что из принадлежавших ему вещей – медальон старинной работы на тонкой серебряной цепочке, последний подарок бабушки, который он носил не снимая и которым очень дорожил.

Во всяком случае, когда он проснулся, ощущая всем телом легкую, неведомую ранее, приятную истому, медальона не было. И, что более огорчительно, не было и следа самой богини.

Пока он умывался, пока варил себе кофе и занимался другими утренними делами, ему все казалось, что она где-то неподалеку, что вот-вот появится, выступит из зеленоватых и длинных еще теней кактусов так же просто, как выступила из лунных теней развалин этой незабываемой ночью.