Post-scriptum (1982-2013) - Джейн Биркин

встали около половины седьмого и сели в самолет до Нью-Йорка. Там я впала в панику из-за роли, которая ждала меня, пока я путешествовала между Парижем и Нью-Йорком. Возраст меня настиг. Я была готова к любым приключениям, а теперь боюсь кататься на space-mountain[244]. Мной надо руководить, как ребенком, я не умею заливать бензин в машину, от дат у меня голова идет кругом. Я то и дело спрашиваю у Кейт, сколько будет 100 долларов в франках. Она говорит мне, что доллар – это пять франков, но я не могу сосчитать, сколько получится. Девочки очень мило делали вид, что ничего такого не происходит, но я уверена, что это заметно. Мне было так весело с ними, лучше всего я умею брать на руки детей. Куда подевалась моя смелость? Сколько я возила их, пока мы жили в Нормандии, вместе с собаками, кошками и карликовыми кроликами!

2000

Накануне дня рождения папы

Я не представляю себе, как можно быть рядом с кем-то, кто тебя не знал, не понимал, как ты красив; я нашла твои записные книжки той поры, когда ты был моим, и у меня возникло ощущение, словно я снова говорю с тобой. Я смотрю на твои картины, на твои дневники, на все, что от тебя осталось… так и кажется, что они могут вернуть тебя. Завтрашним днем завершится еще один год без тебя. Что бы мне такое сделать, чтобы ты мною гордился? Вместо тебя я люблю маму. Бог мой, Papy Darling, как ты был любим! Мамой, Эндрю, Линдой, мною, всеми. Я чувствую каждую косточку твоего позвоночника и могу приподнять тебя, как птичку, со всем тем обаянием, которое было присуще тебе, как никому другому. Сидишь ли ты с Сержем на облаке, похожем на барашка? Это было бы так мило и так невероятно. Милый призрак, как же мне было грустно вчера вечером. Знакомо тебе это, папа? А тебе случалось желать смерти? Накатывало на тебя волнами подобное желание? Не от тебя ли я унаследовала эту способность? My darling, darling, как ты необходим мне в эту минуту! Частичка тебя лежит в моей сумочке, но это не ты, я надеюсь, что смогу снова говорить с тобой однажды, целовать твое лицо, заключить тебя в объятия, услышать, как ты говоришь «good night darling»[245].

* * *

Я сохранила немного папиного пепла и ношу его в своей сумке, за кредитной картой, остальной пепел я развеяла в Руанде среди голов мертвецов и сказала себе: папа знал бы, что говорить, что делать; после чего объяснила охраннику, чем занимаюсь, не знаю, понял ли он.

2001

* * *

Торжественная церемония в честь Анно в Уэльсе

Анно был сыном моего брата, он погиб, когда ему едва исполнилось двадцать лет, в автокатастрофе, вместе с другими музыкантами, его ровесниками; уцелел лишь один из них. Анно был автором текстов, настоящих стихов, их можно найти в интернете. Я была тогда в Безансоне, с Джамелем Беньелем мы репетировали «Арабеску», когда подал голос мой мобильный, звонил брат. Я никак не могла взять в толк, о чем он говорит, а потом все же поняла: «Он умер, они все умерли». Это произошло на выезде из Милана – грузовик, спортивная машина, девушки посреди дороги… В его память Эндрю и Би основали фонд «Anno’s Africa»[246].

После смерти Анно я перевела на французский одно из его стихотворений «У реки» («Close to the River»). И в течение десяти лет читала его каждый вечер во время гастролей с «Арабеской». Это поразительное произведение. Его родные и двоюродные братья и сестры были слишком малы, чтобы пережить подобное…

* * *

Рядом со мной, на покрывале, лежит книга волшебных сказок, рядом стоят цветы, ставни закрыты, в спальне разлито нежное тепло; сейчас я подоткну Би одеяло; Дора играет с орехами, разложенными для просушки на газетной бумаге в моей хорошенькой спаленке на чердаке. Все осталось по-прежнему в доме Ройзен[247]. Каким далеким кажется мне все это: поезда, промозглые утренники, распухшие от слез и холода глаза, думы о самоубийстве… это было вчера вечером, затем пробуждение в Инверна-Корте под детскими фотографиями Анно, в библиотеке, в Уэльсе. Растерянный и подавленный Эндрю, наш страх за него после триумфальной церемонии прошедшей ночи… Салют в честь Анно, двадцать выпущенных в небо ракет и костер, Милла[248] и три десятка позолоченных огнями детей, кричащих «Анно» и «We love you»[249] при каждом пуске ракеты. А потом Эндрю, бесстрашно карабкающийся на гору с пеплом Анно и электрическим фонарем в руках, ну прямо Иов во время войны – все это напоминало какую-нибудь библейскую сцену; Дэвид, Нед и Гарри сопровождали его. Он так быстро продвигался в темноте, что я боялась, как бы он не упал. Дальше они разошлись в разные стороны, и мы увидели свет. Мы с Линдой позвонили маме в Лондон – она смотрела в окно, – словно она могла услышать крики, издаваемые детьми, когда ракеты с пеплом Анно улетали в небо. Оно было светлое, поскольку была луна и сияла одна звезда, к ним-то и возносились огни фейерверка; что-то сдвинулось с места в наших душах, Линда заплакала, все стали обниматься, нас всех накрыло нежностью. Би беспокоилась, что на следующий день Эндрю оставят силы. Он держится ради Нед и Дэвида, часами играет с ними в прятки, чтобы они не воспринимали его как отца, бросившего их. Он не повел себя как эгоист, не спрятался ото всех, он открыл свое сердце, свой дом навстречу нам. Чтобы мы все могли окунуться в атмосферу старых черно-белых семейных съемок. Шарлотта и возня в грязи, торфяник, озеро. Затем Анно в семнадцать лет, прекрасный и мрачный, с неуместным отрывком из «Порнографии» Гомбровича – он смотрел прямо в объектив, который был в руках Эндрю; не обращая внимания на то, что он говорит, мы могли видеть его – его лицо, глаза, губы. Очаровательная улыбка освещала его лицо всякий раз, когда он забывал текст или закуривал сигарету, спрашивая, можно ли ему уйти и заняться своей музыкой. Мне повезло присутствовать при всем при этом и свидеться с Линдой, на долю которой выпало столько всего, но мы живем так далеко друг от друга, что я никогда не знаю, что она и как, и вот мы сидим на полу, как будто снова оказались в школе. Она и ее мальчики всю ночь провели за рулем, потому как