Post-scriptum (1982-2013) - Джейн Биркин

Мы были среди друзей. Thank God[238] за французов, которые ради нас согласились выйти из леса.

Кушнер в Нью-Йорке. Его секретарша, очень милая, не знала, кто мы такие, и требовала звонить полковнику, в любом случае ни одна линия не работала. Я сплю на роскошной кровати у «Врачей мира». Завтра мы наконец, после того как провели здесь двое суток, посетим отделение психиатрии. Париж/Любляна, Любляна/Вена, Вена/Скопье. Часы проверок на дорогах, а потом нас радостно, с распростертыми объятиями встретили французские солдаты, повытаскивали мобильники, чтобы сказать: «Угадай, кто приехал в Косово?»

Сегодня мы с Катрин встретили человека, который потерял все: своих сестер, родителей, жену, пятерых детей. Он говорил очень тихо и все время теребил рубашку, как будто там была нитка. Бессознательно старался поддерживать видимость порядка. В комнате стоял едкий, тяжелый запах дыма. Нет, он не уедет. Здесь умерли, сгорели те, кого он любил. Он сказал, что у него нет ни физических, ни душевных сил строить заново. Зачем, для кого? Скоро зима, а не осталось ни комнат, ни отопления, ни домов на колесах, ни желания сражаться. И желания мстить тоже. Это случилось между 8 и 11 апреля, он возвращался через лес и увидел свой сожженный дом и внутри свою убитую пулями семью. Те, кто не сожжены или не сброшены в колодец, покоятся под пластиковыми цветами на холме напротив. Я пообещала, что никогда не забуду ни его лица, ни лица его брата. Его брат потерял жену и пятерых детей. Они сказали «спасибо», глаза у них были влажные, но они не плакали. Их терпение было неистощимым, и доверие, которое они испытывали к нам или к кому угодно, было окрашено печалью, как будто они не вполне были уверены, лучше ли это, чем ничего.

Концерт Ванессы Редгрейв был вчера. Она спела странную и великолепную версию «Moon River» («Лунной реки»). В 19 часов концерт. Я ждала на вершине холма, чтобы полковник французской армии Танги приехал за нами, чтобы отвезти в Митровицу, в горячую точку. Одиннадцать раненых вечером, французов очень сильно критиковали из-за этих историй с молодыми людьми, которые хотели перейти через мост и отобрать у сербов свои захваченные дома. Трудно уговаривать людей потерпеть, когда их в течение десяти лет самым жестоким образом притесняли, они терпели социальную несправедливость, массовые убийства. Танги прибыл в 20:30 и сказал, что понимает косоваров. Он долго работал в Сараеве. Он был на переднем крае, когда обнаружили тела убитых, и знал, кто что с кем сделал. Знал он и то, что, если они позволят тем перейти через мост, начнется резня, убитые гранатой или пулей будут на их совести. Он дал мне свою шинель, потому что было очень холодно. Мы все сзади мерзли, джип накрыли брезентом, и через час мы были на месте. Мост в самом деле был засыпан битым стеклом. Он привез нас к Кремье[239], в его знаменитый госпиталь. Это был спокойный и справедливый человек с ясным умом.

Врач-мусульманин изложил Танги свою точку зрения и сказал, что разочарован французской армией, вчера вечером французы оттеснили косоваров, не сражаясь с сербами. Понятно было, что в такой обстановке очень трудно было добиться того, чтобы люди друг с другом разговаривали. Сербская медсестра отказывалась говорить с доктором-косоваром (которому десять лет назад запретили заниматься медициной).

Франсуа Кремье показал нам свой госпиталь, и я попросила сербскую медсестру взять у меня кровь, у меня при себе была карта донора. Она уколола мне палец, чтобы сделать анализ, и я спросила, страшно ли ей. Да, ответила она. Англичан ценят, они устраивают концерты, обустраивают госпиталь, обеспечивают повседневные потребности, а зима надвигается. Деньги для госпиталя приходят из Белграда, французы дали 100 000. Но если бы их присутствие ощущалось больше, они создали бы впечатление доброжелательности, не оставались бы просто «жандармами», что могло бы ожесточить мусульманское население. После нашего отъезда у моста уже начала собираться небольшая группа. Мне пришлось согласиться на интервью, и я спела для французских солдат «La Javanaise», потому что без них мы никогда не попали бы в Сараево и не могли бы въехать в Митровицу и выехать из нее.

* * *

Бирма

Встреча с Ги и Патриком[240] в Альянс Франсез. Я много снимала, в кафетерии крутили запись «Je t’aime moi non plus», Серж был повсюду… Мы рассматривали возможность устроить концерт на лужайке, на случай, если все пойдет не так. Мы зашли в посольство, чтобы узнать новости до того, как этот хитрец Ги решит позвонить местным властям, нарочно из своего кабинета, и скажет, что выйдет скандал, если мы не сможем репетировать, что бирманские студенты заслуживают хорошего концерта в хороших условиях[241]. Он прекрасно знал, что телефон прослушивается и что «власти» будут в курсе задолго до того, как он вечером вместе с послом встретится с министром культуры.

Жандармы во французском посольстве были, как всегда, очаровательны, и они в 16 часов явились в отель ради фотографий! У посла были для меня хорошие новости: Леди согласилась в пятницу вместе пообедать. Ги сказал все это из своего кабинета в посольстве, что, возможно, было неосторожно. Посол только что вернулся, и они еще раз поговорят, но на этот раз прогуливаясь по лужайке перед домом. Кажется, фокус состоит в том, чтобы говорить и при этом постоянно вертеть головой, все время меняя направление, тогда даже самый лучший шпионский микрофон не сможет уловить то, что вы говорите. В конце концов они подошли к фонтану, что еще лучше.

Будет очень интересно поговорить с Леди и узнать ее мнение. Кажется, ради меня она отменила другой обед. Я надеюсь запомнить то, что она мне скажет, мне придется засунуть эту маленькую книжечку и свой фильм в дипломатическую почту, я уверена, что меня будут обыскивать, и не хочу, чтобы это конфисковали. Я хотела бы постоянно держать это при себе.

Ги был в восторге от причуд наших президентов, Миттеран, Жискар, Ширак – у всех у них глаза вылезали на лоб, как у волка Текса Эйвери, при виде красивой девушки, и как только ты это поймешь – жизнь дипломата превращается в путь, усыпанный розами.

Она пришла под муссонным дождем, одетая в желтое – цвет недоверия. Сказала мне, что за ней постоянная слежка, она не может ходить за покупками, потому что всех торговцев, которые ее обслуживают, систематически допрашивают. Она сказала мне, что прислушивается к шуму моторов мотоциклов и автомобилей, которые трогаются с места одновременно с ней. «Раньше мне нравилось гнать, чтобы заставить их