Возмездие - Василий Ардаматский

Из лесу вымахнул на просеку первый всадник. Он развернул коня и помчался прямо на Суворова.

Даренная генералом Балаховичем шашка полковника Павловского со свистом врезалась в правое плечо пограничника.

Когда боец Глинников выбежал на просеку, топот лошадей уже затихал в лесу на нашей стороне. Он услышал стон и побежал к пограничному столбу, где лежал залитый кровью Суворов. На бегу он поднял к небу карабин и дал три выстрела — сигнал тревоги всем дозорным. Ему ответили выстрелы вдоль границы, и вскоре возле уже умолкшего Суворова собрались ближайшие дозорные. Бойцы подняли его, положили на шинель и понесли на заставу. Он был мертв…

Когда Савинков сказал Павловскому, что надо отправляться в Россию и проверить там Шешеню, Зекунова и все их дела, тот сразу решил, что возьмет себе в спутники старого своего соратника по банде Аркадия Иванова, который после кровавых походов по Западному краю России жил в Польше, проедая остатки награбленных ценностей. Напарника лучше Аркадия Иванова ему не найти. Храбр, жесток, жаден, тупо исполнителен, а главное, руки у него по плечи в крови большевиков — в случае чего он будет драться до последнего дыхания. Ко всему есть еще счастливое обстоятельство — брат Иванова на той стороне сохраняет небольшую банду…

Аркадий Иванов, не задумываясь, согласился на все. Они разработали такой план: напролом взять границу, углубиться до города Велижа, где связаться с бандой Данилы Иванова. Силами этой банды они собирались совершить налеты на несколько уездных банков, чтобы потом на взятые там деньги спокойно жить в России. Павловский понимал, что настоящую проверку резидентов быстро не проведешь; тут надо было действовать особенно осторожно, потому что даже самая малая ошибка могла стоить жизни. А жизнью своей Павловский очень дорожил…

Начало было хорошим. Границу они проломили легко, не сделав ни единого выстрела. Только кого-то пришлось рубануть в темноте. Вырвавшись из лесу, они свернули к корчме. Иванов не понимал, зачем полковнику понадобилась эта дряхлая корчма. Но Павловский не стал ему объяснять…

Павловский прекрасно помнил, где в корчме двери, и сам вошел через главную со стороны дороги, а Иванова поставил у выхода во двор. Приказал ему: если кто выйдет, руби наотмашь.

— И тебя? — усмехнулся Иванов.

Хозяин корчмы сразу узнал Павловского.

Силы оставили его — он не мог встать и сидел, взъерошенный, на постели и тупо смотрел на Павловского.

— Где девка? — спросил Павловский.

Старик молчал. Тогда Павловский направился к двери в маленькую комнату, ударом ноги открыл ее и осветил фонарем. Девушка не спала, она стояла на кровати на четвереньках, повернув лицо к двери. Когда Павловский осветил ее, она взвизгнула и, оттолкнувшись согнутыми ногами, как кошка, прыгнула на него и вцепилась зубами в щеку. Павловский растерялся на мгновение и от неожиданности и от ужасной боли и, с трудом оторвав ее от себя, бросил на пол. Он схватился за щеку — кровь текла ему за воротник. А девушка в этот момент быстро проползла около его ног, вскочила и выбежала из хаты — Иванов даже схватиться за шашку не успел…

Павловский бросился в погоню за девушкой. Вместе с Ивановым они бегали вокруг корчмы, светили фонариками во все щели, искали в хлеву, в сарае, в саду — тщетно! Весь в крови, дрожащий от ярости, он приказал Иванову поджечь корчму.

— Ты что? — попытался образумить его Иванов. — Хочешь фонарь засветить, на след навести?

— Зажигай, говорю! — крикнул Павловский, вскакивая на коня.

Иванов, не выполнив его приказа, тоже сел на коня и поскакал вслед…

В четвертом часу утра Крикмана, который в эту ночь был в Минске, поднял с постели посыльный. Спустя каких-нибудь пятнадцать минут он уже мчался к границе в автомашине начальника ГПУ.

На границе картина происшествия уже была установлена во всех деталях. Следы конных нарушителей границы вели к корчме. Крикман помчался туда…

Хозяин корчмы ничего толком сказать не мог, он все еще сидел на своей кровати и качался, как от боли, из стороны в сторону.

Только утром дочь корчмаря нашли в десяти верстах от дома, она пряталась в печи заброшенного овина. Но и от нее ничего добиться было нельзя.

Когда ее привезли домой и отец увидел ее, он вдруг закричал:

— Что вы стоите! Садитесь на коней! Догоняйте его!

— Кого догонять? — тихо спросил Крикман.

— Его… Он мою жену убил!.. Он дочку насиловал. И сегодня это он был!.. Догоняйте его!.. Это он!..

До рассвета Павловский и Иванов проскакали почти тридцать верст. Под Павловским пал конь. Забравшись в лесную глушь, они сделали привал.

— Упустил суку… Ах ты, а… — матерно ругался Павловский, рассматривая в зеркальце вспухшую щеку.

— А чего она тебе далась? — не понимал Иванов.

— Ладно, приласкаю ее на обратном пути, — с новой руганью сказал Павловский.

— Неужто такая она сладкая? — по-своему понял все Иванов.

Павловский не отвечал…

Следующей ночью они достигли деревни Карякино, где жил Данила Иванов. Он встретил их радостно.

— Спрячь нас получше недельки на полторы, — приказал Павловский. — И готовь своих ребят — пойдем по уездным городкам, будем банки брать.

— Да боже мой, господин полковник, да с нашим полным желанием и даже удовольствием! — отвечал Данила. — И кони и люди застоялись — давно дела просят!..

Сотрудники ГПУ были подняты на ноги по всей Белоруссии. Отряды ЧОН таились в засадах на дорогах и в лесах. В район границы была придвинута воинская часть. Но бандиты словно в воздухе растворились. Постепенно поиск и настороженность ослабевали.

Именно этого и ждал Павловский, каждую ночь посылавший в разведку десятилетнего сына Данилы. После ухода чоновских отрядов они подождали еще пять дней, а потом отправились в строго рассчитанный по часам бандитский рейд по двум уездным городам. Налеты на банки этих городов должны были произойти в одну ночь.

Первый налет прошел точно по плану. Около полуночи банда из пятнадцати человек, все на конях, ворвалась в спящий городок, убила четырех милиционеров, заставила директора банка открыть сейф и, захватив деньги, ускакала в неизвестном направлении.

В этом налете денег взяли немного. Зато во втором повезло. Кассир под пистолетом сказал, что в сейфах лежит зарплата всего города. Но ключи от сейфов были у директора банка. Его, избитого до полусмерти, притащили к Павловскому, сидевшему в его кабинете в здании банка.

— Где ключи? — спросил Павловский.

— Нету… Не знаю, — ответил директор. Это был мужчина уже в летах, в недавнем прошлом рабочий. — И я не могу распоряжаться деньгами — они принадлежат народу, — добавил он без страха.

Павловский подошел к директору вплотную.

— Ну, а жизнь твоя мышиная кому принадлежит? — спросил он, высоко подняв свою красивую голову и с любопытством разглядывая всклокоченного и окровавленного директора.

— Тоже не мне, — услышал он тихий ответ.

— А кому же?

— А жизнь моя принадлежит партии большевиков…

Павловский презрительно и удивленно рассматривал красного банкира.

— И тебе, значит, твоей жизни не жалко?

— Почему? Жалко, — ответил директор. — Но не настолько, чтобы я мог за нее заплатить народными деньгами…

Павловский отдал приказ пытать директора, пока он не отдаст ключи, и вышел из кабинета, чтобы узнать, как идет дело со вскрытием сейфов. Дюжий парень, хвалившийся, что вскроет любой сейф, обливаясь потом, сказал Павловскому:

— Надо гранатой рвать…

В это время с улицы вбежал Аркадий Иванов:

— Надо кончать! Из Велижа идет отряд!

— Взорвать сейф! — приказал Павловский и побежал в кабинет, где пытали директора.

Он лежал голый на своем письменном столе, а по бокам стояли с шомполами в руках два бандита.

— Где ключи? — заорал Павловский в ухо директору.

— Иди ты… — Директор крепко и длинно выругался.

Павловский схватился за эфес шашки, но в это время на улице послышались выстрелы и команда Данилы Иванова:

— По коням!

Павловский сам привязал директора банка к его столу и поджег дом.

Как было заранее условлено, Данила Иванов вместе с бандой вернулся на свою базу. Павловский и Аркадий Иванов поскакали совсем в другую сторону — к железнодорожной станции, находившейся отсюда примерно в тридцати километрах…

Они приблизились к маленькой безлюдной станции уже перед самым рассветом. Оставив коней в кустах, вымыли сапоги, почистились и стали ждать, когда придет поезд Минск — Москва…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Стояло необычайно жаркое лето. Москва изнывала от пыльного зноя. Раскаленные трамваи, качаясь, бежали по улицам пустые, на улицах было мало людей. Белесое небо — недвижное и, казалось, низкое — не обещало ничего… Каждый день, точно издеваясь над людьми, перед сумерками к городу подплывала грозовая туча и уже слышны были мягкие раскаты дальнего грома, но все кончалось тем, что в город на несколько минут врывался ветер, который поднимал и закручивал смерчами густую, сизую, раскаленную за день пыль вперемешку с сорванными раньше времени сухими листьями, с бумажным мусором, папиросными окурками и душным запахом горелого кирпича. Туча меж тем уходила, и город снова погружался в знойное безветрие.