Возмездие - Василий Ардаматский

А Савинков, казалось, окаменел, уставившись на пустую кофейную чашечку. Вдруг он ее резко отодвинул и сказал торжественно и мрачно:

— Я хочу быть вам полезен. А главное — России. Если говорить откровенно, я весьма заинтересован в вашей организации. Мой девиз сейчас — все силы в один кулак! Однако я не имею права принимать ответственнейшие политические решения вдали от России, я должен глубоко изучить возникшие там проблемы и возможности. К сожалению, сам я сейчас очень занят. Но, понимая, что время не терпит, в самом скором времени я направлю в Россию своего доверенного человека. Особо доверенного.

Они простились.

Люба с подарком примчалась уже на вокзал. Скорей всего Савинков решил так проверить — действительно ли Мухин уехал…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Поезд судорожно дернулся и остановился под крышей варшавского вокзала. Федоров из глубины вагона наблюдал за перроном, не торопясь выходить. Интересно было, встречают ли его агенты польской охранки?.. Может, вот этот богатырь с тараканьими усами, сердито смотрящий на выходящую из вагона публику? Нет, все с таким же сердитым видом он пошел навстречу маленькой женщине, осторожно обнял ее, и они пошли по перрону… Толпа встречающих быстро редела.

Федоров взял свой чемоданчик и вышел из вагона. И тотчас заметил впереди метнувшегося за газетный киоск мужчину в длинном сером пальто, в гетрах и плоской шляпе.

В билетной кассе ему пришлось стать в очередь. Ближайший поезд на Вильно был через полтора часа. С ним Федоров и уедет. Он должен как можно скорее перейти границу, чтобы не пропустить впереди себя савинковского ревизора. В Вильно, согласно плану поездки, ему нужно только усилить к себе интерес капитана Секунды.

День был дождливый, и в зале билетных касс с прочно запыленными окнами было сумеречно и пахло мокрым сукном. Люди в очереди были под стать погоде — сумрачные, неразговорчивые. Тем лучше — никто не полезет с вопросами. К расписанию поездов подошел человек в плоской шляпе и стал читать. Федоров разглядел, что у него было желтое, нездоровое лицо.

Когда Федоров пришел в ресторан, человек с желтым лицом появился там незамедлительно. Он сел в конце зала и закрылся развернутой газетой. Ясно — польская охранка извещена о его проезде…

А в Вильно его встречал сам капитан Секунда. Он точно знал, в каком вагоне едет Федоров, но нарочно стоял у самого конца перрона и делал вид, что его интересуют только красивые дамы. Еще издали он увидел Федорова и, пожелав себе удачи, пошел ему навстречу.

— Как это мило с вашей стороны! — обрадовался Федоров, увидев капитана.

— Быть вежливым — наш долг… — Капитан Секунда взял у Федорова чемоданчик.

Служебный извозчик доставил их, по-видимому, на конспиративную квартиру — она имела нежилой вид, хотя обставлена была со вкусом и не дешевой мебелью.

— Здесь вы можете располагаться как дома, вы ведь у нас в Вильно поживете? — спрашивает Секунда.

— Я хотел бы еще сегодня перейти границу, — решительно сказал Федоров и, смущенно улыбнувшись, добавил: — У меня… жена… знаете… вот-вот ребенка ждет.

— О! — понимающе воскликнул Секунда и, посмотрев на часы, встал. — Тогда, если позволите… мне необходимо позвонить по телефону.

Капитан Секунда вернулся через десять минут.

— Все в полном порядке. Я договорился с военным комендантом города, он даст свою машину. О делах — все. Как вы провели время в Париже? Надеюсь, интересно во всех отношениях? Не выпить ли нам за Париж?

Капитан Секунда достал из буфета коньяк, рюмки, и они выпили за Париж.

Затем Секунда, который сам объявил, что с делами покончено, стал говорить именно о делах.

— Мне поручено выразить вам благодарность за доставленный вами материал, — сказал он торжественно, пристально наблюдая, как Федоров принимает эту благодарность от нетерпимых «ЛД» иностранных кругов.

— Я охотно передам вашу благодарность тем, кому она предназначена, господам Шешене и Зекунову, — сухо ответил Федоров. — Могу принять на себя только ту йоту благодарности, какая положена мне, как курьеру и носильщику.

— Пан Мухин! Давайте выясним, наконец, этот вопрос! — с приторной любезностью сказал Секунда. — Я знаю, как мне сейчас будет трудно! Я говорил об этом моему начальнику в Варшаве, но, увы, мне все-таки приказали вам это сказать…

— По-моему, у нас все выяснено…

— Вы прекрасно знаете, о чем я говорю, мы же видим, как изменился материал Шешени после сближения с вами. Мы все отлично понимаем. Это ваша работа.

— Нет, — ответил Федоров. — Не моя.

— Но ваших же людей?

— Возможно, — чуть улыбнулся Федоров.

— Ну, вот видите! Вот об этом мы и должны поговорить, пан Мухин! — радостно подхватил капитан Секунда. — Пусть у вас будет группа людей, и они помогут нашей маленькой Польше, которая хочет только одного — знать о грозящей ей каждую минуту смертельной опасности. А мы будем всемерно помогать вам. Неужели вам не жалко наш народ, одиноко стоящий перед большевистским колоссом? И мы, повторяю, хотим так мало — только знать хоть что-нибудь о замыслах нашего смертельного врага. Чтобы не встретить удар в слепом бессилии, а, как положено полякам, с оружием в руках! Я знаю, вы такие же враги большевиков, как и мы. Мы просто обязаны быть вместе!

— Я считал, капитан Секунда, что этот вопрос достаточно прояснен раз и навсегда! — холодно сказал Федоров и хотел встать.

— Подождите! — испуганно вырвалось у Секунды. — Вы неправильно поняли меня, пан Мухин. Когда я говорил «быть вместе», я имел в виду теоретически, идейно, так сказать… поскольку идея у нас одна…

— Не может у нас быть одной идеи, — устало возразил Федоров. — Ваши идеи касаются вашей Польши, а наши — нашей России. А если у вас есть какие-нибудь идеи в отношении России, то они наверняка враждебны нашим идеям — мы знаем извечные притязания Польши на наши западные земли.

— Боже мой, нет! — воскликнул Секунда. — Я имею в виду только господ большевиков!

— И большевики тоже наше чисто внутреннее дело, пан Секунда, — перебил его Федоров и продолжал: — Я же объяснял вам, в ЦК нашей организации я один, кто стоит ближе к вашим интересам. И ваше счастье в том, что я, в свою очередь, выражаю мнение того меньшинства, среди которого есть люди, готовые даже сотрудничать с вами. От них и был материал, присланный вам Шешеней и Зекуновым.

Страх капитана Секунды постепенно прошел, он слушал пана Мухина с большим интересом — пан Мухин вполне ясно подтверждает то, в чем капитан был уверен и раньше, — конечно же у Шешени и тем более у Зекунова руки коротки, чтобы дотянуться до такого важного материала. Черт возьми, а полковник Медзинский, кажется, прав: этот гордый пан Мухин уже работает нашим курьером, и, как говорится, лиха беда начало. Но все-таки самый трудный и самый опасный момент в разговоре наступает только сейчас. Секунда машинально трогает левый карман своего белоснежного кителя.

— Вы извините меня, пан Мухин, — обольстительно, скромно улыбается он. — Делайте скидку на то, что я в конечном счете солдат, а не политик. И соответственно, главное мое дело — выполнять приказы. — Капитан набирает полную грудь воздуха и произносит: — Мы хотим, чтобы те люди, которые помогли нам, не были на нас в обиде, они действительно же вовсе не обязаны были на нас трудиться из любви, так сказать, к искусству, хе-хе… — Капитан понимает, что смех неуместен, и, стараясь исправить положение, говорит излишне строго: — Мне приказано передать тем, кто трудился для нас, пятьсот долларов… — Он торопливо вытащил из кармана аккуратно упакованную пачку денег и положил ее перед Федоровым. — Мне приказано сообщить вам, что и впредь каждый месяц ваши люди будут получать эту сумму, и именно в долларах. Наше высшее руководство подчеркивает особую ценность вашей помощи.

Федоров молчит, мучая Секунду необходимостью заполнять тяжкую для того паузу.

— В конце концов… если говорить откровенно, — неуверенно произносит Секунда, — мы так боимся этой проклятой красной России… так боимся, что… Я сам чертовски боюсь… — На самом деле он боится сейчас только одного — что Федоров не возьмет деньги.

Пачка лежит перед Федоровым, и он не сбрасывает ее на пол. И вот, наконец, он протягивает руку и берет деньги…

Рано утром Федоров вошел в здание ГПУ на Лубянке. Навстречу ему от столика поднялся часовой — Федоров знал этого парня, недавно пришедшего из флота, и улыбнулся ему.

— Пропуск, гражданин, — строго сказал часовой.

— Да ты что? Я Федоров. Старший оперуполномоченный. Забыл?

Парень пригляделся к Федорову, и было непонятно, узнал он его или нет.

— Пропуск возьмите… — сказал он не очень решительно.

Пришлось идти в бюро пропусков. Обижаться было не на кого. Разве что на себя — за то, что так хорошо отработал вид господина Мухина. Вот и сам комендант здания тоже не сразу узнал его и потом долго еще посматривал и цокал языком.