Мои воспоминания. Под властью трех царей - Елизавета Алексеевна Нарышкина

Сердобой». Оно было населено переселенцами из других куракинских имений. Между сооружениями в парке находится памятник в форме обелиска, посвященный памяти Королевы Марии-Антуанетты. Князь Александр Борисович, сопровождая великокняжескую чету во время путешествия их по Европе под именем графа и графини Северных (с-te du Nord[720])[721], был обворожен прелестью Королевы и настолько же возмущен впоследствии ее трагической участью. Он излил весь гнев и негодование на французов в надписи, которую сочинил и поставил на памятнике[722]. Вблизи обелиска, в маленькой нише находится мраморный бюст несчастной Королевы, и аллея, которая ведет к нему, называется на языке наших кучеров дорожкой Марии Антоновны. Это прекрасное имение, одно из редких саратовских имений по своему обилию вод (в нем две большие реки и обширное, так называемое Бобровское озеро) — и по своим ценным лесам. Мой отец направлял нашими поездками, желая нас ознакомить с красивой местностью, и давал указания сопровождавшему нас лакею. Сам же он с нами не ездил, не любя кататься ради катанья. Он нас окружил своими заботами и предупредительностью, не стесняя нашей свободы, и был доволен нашим присутствием и своим внуком, к которому он относился с трогательной нежностью. По воскресеньям приезжали некоторые соседи, остальное время протекало спокойно в семейном кругу. Мы много читали вместе с графиней Ростопчиной. Библиотека была обширна, в первый раз я прочитала всего Руссо. Я также с увлечением писала свой роман. Зимой в Петербурге у меня не было достаточно времени, чтобы сосредоточиться на нем. Народ был менее сообщителен, чем наши тверские крестьяне. Они были грубее и держали себя дальше от нас. Неожиданный случай нас соединил. В разгар страдной поры, при особенно знойном лете, холера появилась в Саратовской губернии и вскоре разразилась и у нас с ужасающей быстротой и смертностью. Особенно свирепствовала она в селе Александровском по ту сторону Сердобы. Послано было от правительства два фельдшера, но, так как болезнь не унималась, они, как водится, были заподозрены в отраве и должны были убраться, чтобы спасти свою жизнь. Исправник выехал к ним и стал увещевать народ, обещая прислать им врача из Сердобска, но они шумели, приняли угрожающий вид и прогнали его, объявив, что они также прогонят и врача. Исправник приехал к нам, чтобы предупредить нас, что в Александровском бунт и что, может быть, придется усмирять их силой. Между тем крестьяне, налив в ложку боткинских капель[723] и поставив ее на огонь, при виде, что спирт в нем воспламеняется, решили, что это дьявольское снадобье, так как от него подымается синий огонь. Подозрение в отраве у них подтвердилось, и они стали прибегать к своим суеверным средствам, как то: своеобразному опахиванию полей по ночам и др. в том же роде, якобы для удаления вражьей силы. Тогда мы решили с графиней Лидией поехать самим в Александровку и постараться убедить народ принять средства, указанные опытом и наукой против ужасной болезни. Действительно, в тот же вечер мы исполнили свое намерение. Зная, что мой отец запретит нам эту поездку из опасения за нас и особенно за меня, мы никому не сказали ни слова о нашем плане, но, выехав в коляске, по обыкновению, после обеда, я через несколько времени приказала своротить по направлению к Александровке и въехать в село. Велев остановиться, я подозвала некоторых тут же стоявших крестьян и стала с участием расспрашивать о больных. К завязавшемуся между нами разговору примкнули другие мужики и бабы, и скоро наша коляска была окружена густой массой крестьян, которые наперерыв рассказывали о своем горе, о болевших, об умерших, о семьях, разом опустошенных или даже вымерших поголовно. Грустно и тяжело было их слушать. Слезы текли у них и у нас. Чувствуя, что доверие и взаимная симпатия установилась между нами, я предложила прислать им лекарства. Они сразу все вместе закричали, что от меня они все примут, и благодарили. Я была страшно обрадована и тронута эти ответом. Мы зашли к священнику, очень хорошему и деятельному человеку, и условились с ним, что у него мы устроим склад лекарств, белья и проч. и что он будет расходовать их по нашим указаниям. Мы уехали с радостью в сердце, обещая приехать на другой день. Утром я послала в Сердобск за доктором и написала ему, чтобы он привез побольше лекарств. Я не решалась предложить ему поехать с нами, и он, видимо, этого не желал, но подробно написал способ лечения и особенно настаивал на необходимости изоляции больных. Прибыв в Александровку, мы распорядились, как умели — и вошли к некоторым больным. Они страшно страдали от судорог и громко стонали. При нас одни были обложены мешками с сырым горячим овсом для возбуждения жизненной теплоты. К счастью, это средство оказалось полезным в некоторых случаях. Мы наняли пустые избы и бани на окраине села и устроили в них первобытные больнички. Мой отец узнал о наших поездках и пришел в ужас. Он упросил меня не подвергаться опасности. Все уже было налажено, и мы остановились на компромиссе. Я ездила туда с доктором и графиней, но оставалась в коляске, пока они входили в избы. Крестьяне наконец приняли доктора, и так как он был очень добр, то приобрел их доверие. После эпидемии холеры началась эпидемия тифа, так что у нас дела стало довольно много, и когда все эпидемии прошли, народ продолжал искать у нас врачебной помощи; доктор приезжал два раза в неделю, и мы были его ревностными ассистентками. Моя мать приехала в конце лета из Гапсаля[724], и мы провели осень все вместе в тесном семейном кругу при обычных наших занятиях. Между тем необычные даже для Саратовской губернии летние жары сменились вдруг упорной дождливой погодой; наш чернозем превратился в какое-то клейкое вещество, затрудняющее всякое движение. Мне же необходимо было выбраться из деревни во второй половине сентября. Сорок верст, разделяющие нас от станции Ртищево, были прямо непроездными, на беду посредине дороги был крутой овраг с бродом, сделавшимся от ливней необычайно глубокими — и, чтобы попасть на поезд, необходимо было ехать ночью. По этим соображениям мы решили ехать на Зубриловку[725], куда дорога была хотя не ближе, но много лучше и можно было ехать днем. Отдохнувши там, мы могли попасть на поезд на станции Сосновке, находящейся в самом имении в 10 верстах от дома. Мы приехали вечером, и я была крайне утомлена, вообще чувствовала себя очень дурно за последнее время. На