Мои воспоминания. Под властью трех царей - Елизавета Алексеевна Нарышкина

Женеве, куда она случайно попала, утомленная и нервная, после многих блужданий, она нашла неожиданную поддержку в лице известного ученого философа m-r Naville, окружавшего ее своим участием и систематически развивавшего в ней ее удивительные способности, соединяя их в направлении к высшему добру. В Женеве одновременно проживало тесно связанное между собой общество: фельдмаршал князь Барятинский со своей женой[709], брат его князь Виктор Иванович[710] с прелестной княгиней Марией Аполлинарьевной, известной под именем Коконы[711], двоюродная сестра ее княгиня Мими Чернышева, Гагарины (наши парижские друзья). Мари Зубова примкнула к ним. Зубов был назначен адъютантом фельдмаршала, так что, не оставляя службы, он получил возможность провести несколько лет за границей. Теперь же, в конце 70-го года, все это общество очутилось в Петербурге: Зубовы, Гагарины и также Барятинские. Княгиню я еще хорошо не знала. Она провела все детство, почти до своего раннего замужества, в Риме, где отец ее был нашим посланником. Она была старше меня, так что, когда она в первый раз стала выезжать в Петербурге, я была еще подростком и потому не сближалась с ней. О ней ходила всегда молва как об исключительно даровитом существе. В первый раз они проводили зиму в Петербурге. Несмотря на то что мы лично не встречались, хорошо знали друг друга при посредстве наших общих друзей, начиная с покойной Мери Ламздорф; поэтому наши отношения сразу завязались на почве, не имеющей ничего общего с началами обыкновенного светского знакомства. Я вполне сознавала ее превосходство над собой. Ее блестящие способности развились и расцвели под ярким солнцем земного счастья, тогда как я употребляла все свои старанья на подавление способностей того же рода и замечала, увы, что слишком успевала в моем самопопрании. Но мы говорили одним языком и понимали друг друга. Ее дружба осталась навсегда одной из самых верных и незыблемых опор и отрад моей жизни.

Государыня Цесаревна приближала меня к себе и разрешала бывать у нее без предварительного запроса и назначения. Часто, когда мы сидели вместе, маленький великий князь тут же играл на полу, и мы говорили на тему о воспитании, о чем я много думала в то время. Мне казалось, что в первые годы жизни ребенка связь его с матерью еще очень тесна и что она имеет в своей власти возможность как бы созидания его души, т. е. влияния на тот фонд, который впоследствии обогатится приобретенными понятиями, опытом и познаниями. По состоянию здоровья великой княгини балов в этом году не было в Аничковом дворце. Большая зала была приспособлена для спектаклей, и поставлено было два драматических представления, в которых актерами являлись любители из нашего общества, некоторые одаренные положительным талантом, в том числе молодые великие князья Владимир и Алексей Александровичи.

Моя природная веселость ко мне возвращалась. Все пройденные горе и испытания лежали тяжелым камнем на дне моей души, и один Бог знает, как тяжелы они были. Но, подобно тому, как среди развалин молодые зеленые побеги всюду находят себе путь к свету, моя молодость любила жизнь и, расцветая, стремилась, при малейшей возможности, неудержимо к простору. Однако мне не пришлось очень долго отдыхать в беззаботности. Оказалось, что я должна была готовиться к появлению на свет нового ребенка. Мое сильное нервное расстройство осложняло обычные страданья, сопряженные с таким состоянием, и в течение двух месяцев я была очень больна. Весной мне стало лучше. Так как мы жили этой зимой у моих родителей, то наша племянница Natachon осталась у княгини Долгоруковой, а мы вместе деятельно пеклись о ней. В течение зимы за ней ухаживал молодой Федор Константинович Опочинин, очень в нее влюбленный. Он был правнуком фельдмаршала князя Кутузова, и ему принадлежал дом на набережной, где жил и умер Кутузов и который он оставил по завещанию дочери своей Опочининой[712]. Отец его давно умер, мать его, рожденная Скобелева[713], была родной теткой нашего знаменитого героя[714]. Сестра его была фрейлиной Цесаревны, замужем за принцем Евгением Максимилиановичем, и, по коренной фамилии герцогов Лейхтенбергских, называлась графиней Богарне[715]. В то время она уже скончалась при родах дочери своей, названной Дарьей[716] или Dolly в память матери и вышедшей впоследствии замуж за князя Кочубея. Свадьба совершилась этой же весной[717] в домовой церкви принцессы Евгении Максимилиановны. Я только что немного оправилась и была снова страшно утомлена суетой, выездами, неизбежными при подобных фамильных событиях, а также устройством приданого, так что с радостью уехала отдохнуть на несколько дней в Царское Село к матери. 27 апреля родился великий князь Георгий Александрович. Я уже застала Цесаревну на кушетке, прелестной в своем новом материнском счастье. Прошлым годом она имела горе потерять годовалого сына Александра Александровича. Настоящее рождение восполнило это лишение. Со свойственной ей добротой и участием она пожелала мне того же. Я также желала себе сына, а не дочь. Мне казалось, что мужчины имеют лучшую участь в жизни, что они более или менее создают себе ее, а несчастные женщины ей подчиняются, и потому я повторяла: «Ни за что дочь». Впоследствии как я сожалела об этих нервных и праздных словах. В мае я уехала с графиней Ростопчиной[718] и с моим маленьким в Надеждино (в Саратовской губернии), куда мой отец пригласил нас провести с ним лето. Муж остался еще по делам в Петербурге и приехал несколько позже. Я немного беспокоилась о здоровье моего отца, начинавшего страдать припадками грудной жабы, и поэтому не хотела обращать внимания на некоторую неосторожность для меня в этой поездке. Весна в Петербурге была еще очень холодная, и зелень едва еще распускалась. Приятно было перейти разом в лето — тучный чернозем, уже покрытый своей бархатной зеленью, огромные дубы и кленовые деревья были одеты густой свежей листвой, и вся почва лесная была усеяна ландышами и пахучими фиалками. Надеждино произвело на меня прекрасное впечатление. Уже за несколько верст виден был дом, построенный на горе, склон которой доходил до реки Сердобы, и на нем расположен сад с дорожками, клумбами, высокими деревьями и цветниками. По той стороне дома, в конце въездной аллеи, начинался парк, весь из дубовых деревьев, с кое-где уцелевшими храмами и беседками времени князя Александра Борисовича, основателя роскошной усадьбы при Императрице Екатерине[719]. Имение это было пожаловано Петром Великим свояку своему, князю Борису Ивановичу Куракину, и в дарственной на него грамоте оно обозначено как «дикие места между Хопром и