Сельва не любит чужих - Лев Вершинин

— Хо! — узаконила площадь. — Хой, хэйо!

Вновь загудел бубен. Трижды бросил он в Высь тяжелые раскаты и опять замолк, предоставив говорить дгаанге.

Сняв золотистую маску, юный служитель ушедших бережно передал ее одному из подручных, и лицо его было так вдохновенно, что не сразу понял бы посторонний: кто здесь жених?..

— Люди дгаа!

Дгаанга потряс кулаками над головою, и чистейший звон тоненьких запястных браслетов угомонил перешептывающуюся толпу.

— Как нет света без тьмы, а пламени без копоти, так нет и мужчины без женщины, а женщины без мужчины! Когда сливаются воедино двое, бывшие до этого порознь, тогда радуются Ушедшие и улыбаются Высшие, ибо в слиянии двоих — залог неугасимости народа дгаа…

Лицо его посуровело. Голос стал почти зловещим.

— Но нет радости без скорби, и каждому дано право получить свое, заплатив положенную цену. Я слушаю вас, лишенные бессмертия! Есть ли среди вас кто-либо, желающий заявить о праве мг'гентлани? Если есть, то пусть скажет сейчас или не говорит никогда!

Редко произносимое слово упало тяжко, словно камень в глину. Лица людей в единый миг сделались серьезными, счастливый блеск в очах невесты потускнел, а Дмитрий почувствовал вдруг, что мышцы его непроизвольно напряглись и волосы на загривке встопорщились, как у зверя, почуявшего опасность.

Ибо мг'гентлани на языке дгаа означает СмертьЗаживо.

Невообразимо древен этот обычай, уходящий корнями в седую старину, когда делами народа гор заправляли матери, а долей мужчин было подчиняться и терпеть. Ныне многим не по нраву он, но из многих заповедей Вва-Дьюнги лишь эту, да еще мг'га'мг'гели оставил в силе Красный Ветер, и не людям отменять утвержденное Великим Предком…

Каждый из юношей дгаа имеет право на Смерть Заживо.

Ведь бывает так: пленил тебя тонкий девичий стан, лишил покоя нежный лик, и уже не мыслишь ты, влюбленный глупец, жизни без нее, единственной и неповторимой. Но равнодушна прелестница, отдавшая сердце другому, а отец ее, хмурясь, не пускает тебя, плачущего, дальше порога и отказывается приказать дочери понять, с кем ее ждет истинное счастье…

Если случилось такое, не торопись бросаться в пропасть. И петлю из тонких лиан тоже не спеши вить, подвывая от горя. Поступи иначе! Дождись дня свадьбы, выйди на зов дгаанги и, гордо расправив плечи, не проси, но требуй того, что принадлежит тебе по священному праву мг'гентлани!

Ни отец, ни супруг, ни сама красавица не вольны отказать тебе. С этого дня и впредь сможешь ты обладать любимой, не встречая отказа, наслаждаться дкеле ее и запретным, видеть ее ежедневно и засыпать, ощущая на теле своем тепло ее тела, нежного и покорно-податливого.

Но ничто не дается даром! Тем более счастье…

Едва лишь вступит в силу право мг'гентлани, придется платить и тебе. Как мертвого, оплачет тебя родня, и навеки закроются перед тобой родные двери. На подстилке у ног мужа возлюбленной будет отныне место твое. Ста-нешь ты слугой его и рабом, и горе тебе, если из похода ты вернешься живым, а его не сумеешь сберечь! И дети, рожденные вашей женщиной, от кого бы ни были зачаты, будут детьми законного мужа, у тебя же не будет права даже украдкой приласкать тех из них, кто похож на тебя… И будешь видеть ты, как день ото дня увядает краса, некогда толкнувшая тебя на безумство, как иссыхают груди, и обвисает кожа, и тускнеют глаза, и визгливым становится голос. А вокруг будут ходить юные крепконогие девы, манящие взгляд, но ни одна из них даже головы не повернет в сторону тебя, заклейменного смертью при жизни. Станет являться тебе во сне то, чего не было и не будет: своя хижина, своя ласковая жена и свои дети. Но неизбежный, как казнь, рассвет безжалостно сотрет несбыточные мечты…

И наступит день, когда возненавидишь ты отцветшую кислоглазую старуху, погубившую твою молодость. Опротивеет она тебе до того, что страшнее смерти покажется хоть раз еще возлечь с нею. Но под страхом пытки приведут тебя к опостылевшему ложу, и в выцветших глазах законного мужа мутно всплеснется волна злорадства, когда не его, а тебя заключит в потные объятия редковолосая оплывшая бабища!

Вот тогда-то и придет тебе время бежать к самой глубокой из пропастей, а если нет такой поблизости, то вить тугую петлю из тонкой лианы, пофыркивая при этом от нетерпения…

— Вторично спрашиваю, люди дгаа, — возгласил дгаанга, — есть ли здесь желающий заявить о праве мг'гентлани?

Ни один из множества мужчин, стоящих вокруг, не отозвался на призыв. Промолчали даже те, кто заглядывался на Гдламини с тех пор, когда была она легконогой резвушкой, не носившей набедренника. Велик Тха-Онгуа, наделивший людей разумом, и много лет прошло со дня, когда в последний раз нашелся безумец, вышедший на зов говорящего с ушедшими.

Почти подошел к концу обряд. Роскошная гирлянда, сплетенная из пунцовых гаальтаалей, заколыхалась в руках юношей, готовых поднести ее жениху, дабы мог он, накинув венок на смуглые плечи невесты, во всеуслышание объявить ее своею женой. Всего лишь несколько слов осталось сказать…

Но медлил, медлил, медлил дгаанга. Не зная наверняка, обостренным внутренним слухом, улавливающим шепот демонов ночи, он ощущал: где-то там, в слитно сплотившемся людском скопище, стоит человек, способный превратить день радости в слезную ночь. И — видит Тха-Онгуа! — многое бы отдал юный дга-нга за право не вспомнить о последнем вопросе, но, увы, он не был вождем, имеющим силу и власть снимать дггеббузи.

Он молчал, но молчание сгибало его, не позволяя дышать.

И когда мука стала предельной, служитель Предков, сейчас похожий на собственного, пока еще живого, прадеда, сдавленным голосом обратился к людям:

— Народ дгаа! Есть ли здесь кто-либо, желающий заявить о праве мг'га'мг'гели? Если есть, то пусть скажет нынче или не говорит никогда!

Молчание сделалось гуще смолы. Оно оказалось таким бесконечным, что дгаанга успел поверить: дурные предчувствия обманули его! Улыбка смягчила напряженные скулы, он приподнял руку, готовясь дать знак нести гирлянду жениху…

И тогда откуда-то из последних рядов донеслось:

— Есть!

Всего лишь одно слово, но люди дгаа расступились, раздвинутые им, открывая проход к центру площади человеку с лицом, укрытым под черной маской прощания с жизнью.

Не спеша, храня достоинство, как и положено умирающему, прошел он шесть десятков шагов, остановился перед дгаангой, резко взмахнул руками и медленно скрестил на груди опустевшие ладони. Недвижно застыл человек, выкрашенный с ног до головы черной, как ночь, краской, а у ног его, вонзившись в утоптанную землю, торчали тяжелый обоюдоострый ттай и боевой топор-кьяхх, всегда жаждущий крови.

— Я пришел. Я готов, — голос, искаженный тыквенной маской, был неузнаваем. — Я сказал!

— Открой лицо, человек, — потребовал дгаанга. — И назови свое имя!

И вышедший из толпы подчинился, ибо хорошо знал обычаи.

Но еще до того, как маска, ненужная более, покати лась по земле, за спиной Дмитрия гневно заурчал Н'харо, а затем Гдламини, мгновенно сделавшаяся синюшно бледной, вскрикнула:

— Дгобози!

На выкопченно-черном лице ослепительно сверкнули зубы, мало похожие на человеческие. Да и не может сохранить в себе человеческое тот, кто с оружием в руках откликается на последний зов дгаанги в свадебный день.

— Я, Дгобози тту Квит'тьять'Ямби вва Ттунгу л'Ллаати йа вва Къяндъ'я г'ге Нхузи, перед лицом народа дгаа и теми, кто глядит сейчас с высокой Выси, настаиваю на своем священном праве мг'га'мг'гели. Так я решил. Иначе я решать не стану. Потому, уважаемый дгаанга, укажи начинать поскорее!

Совсем обычно было сказано все это, не без должной почтительности и даже учтивости. Так, любезно и вскользь., просят передать миску похлебки или предупреждают, что собирается дождь. Но тем более леденящим холодком потянуло вдоль площади, и в отдалении негромко заплакала женщина, а сразу вслед ей зарыдала другая, и еще, и еще… Ибо мг'га'мг'гели на языке дгаа значит Тройная Смерть. Чудовищно дряхл этот обычай, не менее стар, чем мг'гентлани, но суть его куда ужаснее. Ведь Смерть Заживо придумана доброй Вва-Дьюнгой; она хотела всего лишь остеречь безоглядно влюбленных, не предвидя, что получится, как всегда. А право Тройной Смерти даровано людям Ваарг-Таангой, ничего не делающей наполовину. Подчас безмерно тяжелы бывают дары Безликой, но никогда она не забирает их обратно, как ни проси, и даже сам Красный Ветер оказался некогда не в силах разрушить мощь ее чар…

Каждый из юношей дгаа имеет право на Тройную Смерть.

Ведь бывает так: все уже решилось, и ничего не изменить, и понимаешь, что навеки закрыто для тебя запретное, в коем сосредоточен смысл бытия. Иной иолд, не твой, получил туда доступ, и под иным, не под тобою, извивается желанное до крика тело, получая и даруя блаженство, которого ты лишен…