Судный год - Григорий Маркович Марк

Я поднимаю голову, растекаюсь по Древу своей одинокой мыслию. По каждому его листочку. Уродливые узловатые ветви тянутся во все стороны. Густая крона парит в облаках, отороченных багровой закатной бахромой. Почти не пропускает солнца. Шелестят, угрожают, покачиваются внутри серые острые листики повесток, протоколов, справок, полицейских рапортов. Набухают темнотой черные казенные буквы. Всасывают из заплесневевшего судейского воздуха удушливые испарения. Я пытаюсь разглядеть, прочесть что-то новое, что-то пропущенное раньше, но буквы расплываются и прочесть ничего не удается.

Дерево глубоко дышит. Ствол равномерно раздувается и опадает. Нелепо кривляясь, прыгают с ветки на ветку похожие на деловитых обезьян человечки судейского племени с прижатыми к телу большими желтыми конвертами. Лица различить невозможно, будто у них капроновые чулки натянуты на головы. Мне даже показалось, что среди них мелькнула моя, Ответчика, душа. Впрочем, не уверен. Не знаю, как она выглядит.

Даже когда меня не станет, Древо будет продолжать расти. И новые ядовитые мутно-серые плоды созревать будут на шелестящих от ветра ветвях.

Внезапно в узком просвете между листьями появляется солнце. Как видно, свернувшиеся в блестящую спираль лучи свили там свое гнездо. Две женщины, осененные Древом, стоят в пандан у подножия лицом ко мне. Покрытый струпьями и трещинами бугристый ствол, в котором вьется зеленоватая плесень, разделяет их. Залитая тонким жемчужным свечением Лиз, будто вытянутая из мутного воздуха прозрачным неводом, и по другую сторону Блаженная Инна. На левой вытянутой ладони ее, как и раньше, наша синяя птица-хранительница. Она покачивает из стороны в сторону своей вытянутой головой, поднимает вверх крылья и, не отрываясь, грустно смотрит на меня своими совершенно круглыми глазами.

Сейчас я вижу обеих женщин насквозь, словно тела и у Инны, и у Лиз стали до бесплотности прозрачными.

Освещение понемногу меняется, становится все более тревожным. Солнечное гнездо растворяется среди листьев. Женщины стоят в полной тишине, но голоса их бьются, глухо сталкиваясь, внутри моей головы. Я недоуменно перевожу взгляд с одной на другую, пытаясь понять, почему они становятся настолько похожими. Виде́ние приобретает объем, но в нем не хватает воздуха, внутри трудно дышать. Слишком низко пригнулись к земле ветви Дерева. Слишком много на них тяжелых плотных листьев.

На минуту высовывает из-за ствола совсем рядом с Лиз свою сверкающую, как выпуклое зеркало, загорелую лысину мой Защитничек. Вслед за лысиной, над которой зависло маленькое облачко темноты, появляется кадыкастая выя. Лица рассмотреть не могу, но уверен, что это он. Наклонив близоруко голову, будто поверх очков, смотрит на меня и начинает трясти Дерево. Листики протоколов осыпаются с ветвей. Пару раз с силой ударяет костяшками по стволу. И тогда, словно затычки выпадают у меня из ушей, я слышу приглушенный, но отчетливый звук. Ствол совершенно трухлявый! Точно в подтверждение моей догадки, прирученная синяя птица на ладони Блаженной Инны начинает радостно трепетать крыльями, стряхивая с них росу.

Защитничек между тем что-то там произносит. Слов разобрать не удается. В ответ жемчужная Лиз из племени бостонских браминов смеется, запрокинув лицо. Убедившись, что клиент опять его не понимает, Защитник разводит руками, заговорщически подмигивает. Потом сплевывает, полоснув меня коротким косым взглядом. Мелкие невнятные жесты пальцев копошатся в воздухе, перебирая друг друга. Вытягивает руки вперед и вдруг ныряет вниз головой! Будто его и никогда не было здесь. Стыдно, наверное, стало, что столько времени морочит мне голову, и вот решил провалиться сквозь землю.

И сразу же вслед за Защитником исчезает в густой листве протоколов и повесток синяя птица.

Свет медленно вытекает из запрокинутого вверх лица Лиз, оседает на склоненной фигуре Блаженной Инны. Они переходят друг в друга, становятся совсем неразличимыми, как это бывает лишь во сне.

Я отворачиваюсь от женщин своего процесса, глубоко дышу носом и ртом одновременно и наконец незаметно проваливаюсь в сон.

32. Разговор с Лиз в ночь перед приговором

(Бостон, 20 февраля 1992 года)

Еще через три дня. Ежедневная заочная встреча наших голосов на тоненьком мостике, протянутом над восточным побережьем американского континента, над тысячей миль заснеженной земли.

– Ответчик, ты дома?

– Нет.

Короткая пауза.

– А-а, понятно… Да, действительно, дурацкий вопрос… Другое хотела сказать… Ну что, Алек согласился пойти в суд? – После первой же фразы все пространство между Вашингтоном и Бостоном снова схлопывается, и Лиз теперь совсем рядом.

– Согласился. Он еще с детства любит, когда нас путают. Пару раз экзамены за меня сдавал в университете, иногда ходил к девочкам на свидания вместо меня. И они не замечали… А тут такая возможность, суд в Бостоне… Представляю, как он будет облизывать эту историю в Питере… Ты ничего не рассказываешь про свою столичную жизнь.

– Ну что ж… – Голос в точности такой же, как и минуту назад. Ни тембр, ни интонация не меняются. – Пару дней назад встречалась со своей приятельницей, Люси. Она здесь, в Вашингтоне живет. Оказывается, она хорошо знает Алека и не слишком высокого мнения о нем… Массу интересного сообщила… Как видно, он бабник и врун… Хотя и ей, конечно, доверять полностью нельзя. Очень уж обижена на него. Пришлось выяснять самой. – Что ей пришлось выяснять самой?.. Вот ч-черт! Надо же, как не везет! Странно, что только сегодня упомянула о встрече с Люси. Что-то с ней происходит. – Правда… Откуда я знаю, что ты там делаешь?

Такого поворота я не ожидал! Может, теперь, когда узнала про Ричарда, и меня подозревает?

– Лиз, ты просто сошла с ума!.. Вы что, меня тоже с Люси обсуждали?

– Тебя мы с тобой завтра обсудим, – прозвучало на полтона выше, чем все, что она говорила раньше. – После того как закончится суд. Целую тебя… Влюбленный.

Что-то насмешливое и грустное в том, как Лиз это произносит. Или я перестал чувствовать интонации, перестал слышать то, о чем она не говорит?.. И ничего о том, что переедет ко мне, когда вернется в Бостон… Настроение у меня резко меняется. Надвигается что-то очень тяжелое и неприятное… И нет слов, а ведь только что так легко бросал их на ветер… Что бы ни сказал, услышит она совсем не то, что говорю… бесполезно объяснять… она приедет, и все выяснится.

– Ты не понимаешь… мы ведь…

– Я все понимаю! – будто острым кухонным ножом, голос себе отрубила и повесила трубку.

Два часа ночи, а завтра к девяти утра я должен быть в суде. Со Спринтером мы не виделись уже десять дней. И за все эти дни он ни разу