Ариасвати - Николай Соколов

— Ревнивый Сиву, — шепнул Рами-Сагиб, — не дозволяет такого вольного костюма своей супруге: посмотрите, какое тяжелое платье надето на Парвати.

Платье Парвати действительно закрывало ей всю грудь и тяжелыми складками спускалось вниз, оставляя обнаженными только шею, руки несколько выше локтя и ноги немного ниже колена.

По левую сторону Парвати находилась статуя Камадевы. Этот вечно-юный бог любви и красоты был изображен едущим на попугае. В правой руке у него была стрела, до самого острия опутанная гирляндами цветущих роз, в левой руке он держал лук из сахарного тростника, тетиву которого составляла вереница тесно-летящих пчел. Индийский прототип греческого Эрота и латинского Купидона был в такой же уродливой митре, но на ней красовался венок из роз и розы же виднелись в его волосах.

Оглядываясь кругом, Андрей Иванович напрасно отыскивал глазами те уродливые изображения богов, со звериными и зверскими лицами, с десятками рук, вооруженных кинжалами и саблями, спутанных змеями и баснословными чудовищами, таких богов, о которых говорится в каждом путешествии по Индии, не было в храме любвеобильной Парвати. Только вверху, под самым сводом храма, он с большим трудом мог рассмотреть колоссальное изображение таинственного божества Парабрамы, олицетворяющего бытие бытия, нескончаемую вечность, в которой никогда не было начала и никогда не будет конца. Парабрама была изображена в виде существа окутанного покрывалом и изогнувшегося в кольцо: она держала одну из своих ног во рту в ознаменовании того, что в вечности конец сливается с началом и от этого получается одно бесконечное бытие.

Пока наши герой были заняты рассматриванием храма, воротился Дайянанда и, таинственно поманив рукой, повел их за собой во внутренность здания.

XIX. Махатма Нариндра

Наши друзья долго шли вслед за брамином по темным и тесным коридорам, слабо освещенным тусклыми светильниками, поворачивали направо и налево, проходили по запутанным переходам, спускались и снова поднимались наверх по узким лестницам. Им даже казалось, что Дайянанда нарочно кружится с ними, чтобы они потеряли направление пути. Но для какой цели ему это было нужно?

Наконец, после бесчисленных поворотов, они подошли к двери, около которой поджидал их брамин, опираясь на свой посох, около него стояли два жреца с зажженными светильниками. Завидя подходящих гостей, брамин тотчас же отпустил своих свеченосцев и, когда они скрылись в глубине коридора, сказал что-то Дайянанде, повторив несколько раз слово "Нариндра". Тогда Дайянанда обернулся к нашим путешественникам.

— Великий подвижник, — сказал он торжественно, — Махатма Нариндра согласился принять вас и отвечать на ваши вопросы. Будьте благоразумны, не спрашивайте того, что вам не дано знать. Расскажите ему, если он спросит, о деле, которое вас привело сюда. Вы немедленно получите нужный вам ответ.

Затем Дайянанда три раза постучал в дверь и стал прислушиваться. Из-за двери вскоре раздался слабый голос, вероятно, разрешавший войти, и Дайянанда тотчас же отворил дверь. Яркий дневной свет, внезапно ворвавшийся в отворенную дверь, ослепил глаза, привыкшие к темноте коридоров. Прищурившись, наши герои, в сопровождении Дайянанды, Рами-Сагиба и старого брамина, вышли на открытую террасу, примыкавшую к наружному входящему углу храма, и осмотрелись.

На каменном полу террасы, накаленном горячим утренним солнцем, сидел, согнув под себя ноги и скрестив руки на груди, дряхлый, сгорбленный факир. Его голая, совершенно высохшая кожа, как черный пергамент, обтягивала его старческий скелет, на котором, казалось, можно было пересчитать все кости. Длинная, седая, начавшая уже желтеть от старости, борода покрывала ему почти всю грудь, такого же цвета волосы, выбиваясь из под грязной, некогда красной, тряпки, служившей ему головным убором, падали длинными спутанными космами на высохшие плечи и сгорбленную спину. Резким контрастом с общим видом старческой дряхлости горели на его сморщенном лице каким-то диким огнем его черные, совершенно молодые глаза.

Эти глаза, казалось, имели способность проникать в глубину души каждого, на кого они смотрели, и читать в ней, как в раскрытой книге, все, что там скрывалось. Андрей Иванович почувствовал себя очень неловко, когда, при входе на террасу, на него уставились эти огненные, проницательные глаза. Несколько секунд факир не отводил от него своего взора и в это время Андрею Ивановичу казалось, что на него наложены какие-то невидимые путы, от которых цепенеет одновременно и тело, и мысль. Когда факир перевел наконец свой взгляд на его товарища, Андрей Иванович вздохнул с облегчением, точно с него сняли какую-то большую тяжесть, и тотчас сравнил пережитое ощущение с тем, какое, вероятно, испытывает крошечный зайчик, почувствовав на себе неподвижный взор удава, под влиянием которого бедный зверек сам бросается в раскрытую пасть отвратительного пресмыкающегося.

Воспользовавшись промежутком, пока факир медленно обводил глазами почтительно склоненные фигуры своих посетителей, Андрей Иванович бросил быстрый взгляд на окружающую местность. Терраса, на которой он находился в настоящее время, висела над глубоким оврагом, опираясь на почти отвесную, совершенно обнаженную от всякой растительности скалу. В нескольких десятках сажен от нее виднелся противоположный высокий берег оврага, такой же обрывистый и каменистый, но местами покрытый густым ковром ползучих растений, из глубины ущелья доносился шум невидимого ручья. Кругом все было дико и пустынно, как будто сюда никогда не заходила нога человека. Только темные стены храма, к которым примыкала терраса, напоминали о его близком присутствии.

Произведя осмотр своих посетителей, факир сделал знак рукой и произнес несколько непонятных слов.

— Великий Нариндра, — сказал вполголоса Дайянанда, — желает, чтобы вы сели с ним рядом.

Факир сидел почти у самого наружного края террасы, оборотившись лицом к стене храма, сходившейся углом с той, в которой проделана была дверь. Пока Андрей Иванович раздумывал, где ему сесть, так как сидеть спиной к пропасти в таком близком от нее соседстве вовсе не казалось ему приятным, факир жестом пригласил его занять на полу место рядом с собою, приблизительно на расстоянии руки вправо, рядом с Андреем Ивановичем, в таком же расстоянии, поместился Рами-Сагиб. По другую сторону факира сел Авдей Макарович, кряхтя и браня в душе слишком раскалившийся на солнце пол и неудобный способ сидеть по-турецки, согнув колени. Около него, с соблюдением таких же промежутков, поместились Дайянанда и старый брамин. Заметив, что все расселись, как должно, Нариндра положил свою правую руку на левое колено Андрея Ивановича, а левую руку на правое колено Авдея Макаровича и снова сказал несколько слов.