Поля крови. Религия и история насилия - Карен Армстронг

Вы знаете, как на руинах низложенного суеверия основать единую универсальную религию, в которой наши законодатели – проповедники, а наши судьи – понтифики и в которой человеческая семья воскуряет фимиам лишь на алтаре Родины, всеобщей матери и божества{1296}.

Токвиль констатировал:

Поскольку внешне французская революция стремилась более к возрождению всего человечества, нежели к реформированию Франции, она сама стала чем-то вроде новой религии – хотя и несовершенной, лишенной Бога и культа загробной жизни, но тем не менее подобно исламу наводнившей землю своими солдатами, апостолами и мучениками{1297}.

Любопытно, что агрессивная секулярная религиозность вызвала у Токвиля ассоциацию с фанатическим насилием, которое европейцы издавна приписывали исламу.

«Гражданская религия», описанная еще Жан-Жаком Руссо (1712–1778), основывалась на вере в Бога и загробную жизнь, социальный договор и запрет на нетерпимость. Ее празднества, писал Руссо, создадут священные узы между участниками: «Вовлеките зрителей в зрелище; сделайте их самих актерами; устройте так, чтобы каждый узнавал и любил себя в других и чтоб все сплотились от этого еще тесней»{1298}. Однако любящая терпимость Руссо не распространялась на тех, кто отказывался повиноваться предписаниям гражданской религии. Такая же суровость была присуща и революции{1299}. Через месяц после праздника во славу единства и нераздельности Республики началась эпоха террора. Максимилиан Робеспьер (1758–1794) учредил трибунал, который должен был искать предателей и диссидентов. Ревности этого трибунала позавидовали бы инквизиторы. Казнь ожидала не только короля с королевой, королевскую семью и аристократов: на гильотину отправлялись целые группы верных патриотов. Отрубили голову выдающемуся химику Антуану Лавуазье, который всю свою профессиональную жизнь посвятил улучшению условий во французских тюрьмах и больницах, и Шарлю-Жильберу Ромму, изобретателю революционного календаря. За все время чистки (она закончилась в июле 1794 г.) были отправлены на гильотину около 17 000 мужчин, женщин и детей. Вдвое большее число людей погибли в тюрьмах или от рук местных активистов{1300}.

А тем временем революционные вожди объявили священную войну нереволюционным режимам Европы{1301}. После Вестфальского мира (1648 г.) военных конфликтов на континенте практически не было. Равновесие сил поддерживало гармонию между суверенными государствами. Зверства на поле боя стали неприемлемы, и повсюду говорили об умеренности и сдерживании{1302}. Армии неплохо снабжались, и солдатам не было необходимости терроризировать и грабить население{1303}. Делался упор на физические упражнения, дисциплину и соблюдение правил, но серьезных разработок в области военной технологии между 1700 и 1850 гг. не появилось{1304}. Однако этот мир пошатнулся, когда сначала революционные войска, а затем Наполеон отбросили всякую сдержанность.

Упразднив Церковь, французское государство не сделалось более мирным. 16 августа 1793 г. Национальный конвент провозгласил Декрет о всеобщей воинской обязанности: впервые в истории на войну было мобилизовано все население.

Все французы объявляются в состоянии постоянной реквизиции. Молодые люди пойдут сражаться на фронт; женатые должны ковать оружие и подвозить продовольствие; женщины будут готовить платки, одежду и служить в госпиталях; дети – щипать корпию из старого белья; старики заставят выводить себя на площади, чтобы возбуждать в воинах храбрость, ненависть к королям и мысль о единстве Республики{1305}.

Около 300 000 добровольцев в возрасте 18–25 лет довели французскую армию до миллионной численности. Доселе крестьян и ремесленников приходилось либо завлекать в армию хитростью, либо уводить насильно. Однако солдатам «вольной армии» хорошо платили, а по заслугам их делали и офицерами. В 1789 г. более 90 % французского офицерства происходило из числа аристократии, а к 1794 г. благородное происхождение имели лишь 3 % офицеров{1306}. Но хотя более миллиона молодых людей погибло в ходе революции и наполеоновских войн, появлялись все новые добровольцы. Эти солдаты сражались без лишних церемоний, с той жестокостью, которую усвоили в ходе уличных революционных боев. По-видимому, они достигали экстаза в битве{1307}. А поскольку им нужна была еда, они совершали такие же зверства, что и наемники времен Тридцатилетней войны{1308}. Почти 20 лет французские войска казались непобедимыми: покорили Бельгию, Нидерланды и Германию, причем без особых усилий нанесли поражение австрийским и прусским войскам, которые пытались остановить их триумфальное шествие.

Однако революционная Франция не принесла свободу народам Европы. Вослед ей пришел Наполеон, который создал традиционную империю с данниками. Эта империя даже бросила вызов имперским амбициям Англии. В 1798 г. с целью установить базу на Суэцком перешейке и перерезать морские пути, по которым англичане добирались в Индию Наполеон вторгся в Египет и в Битве у пирамид нанес страшное поражение мамелюкской армии: у французов погибли лишь несколько десятков солдат, а мамелюки потеряли более 2000 человек{1309}. С беззастенчивым цинизмом Наполеон объявил себя освободителем египетского народа. Тщательно проинструктированный французским Институтом Египта, он обратился к шейхам азхарского медресе по-арабски, выразив глубокое уважение к Пророку и пообещав освободить Египет от гнета османов и их мамелюкских прислужников. Французскую армию сопровождали ученые, везли библиотеку современной европейской литературы, оборудование лаборатории и типографию с арабскими шрифтами. Однако улема не выразили восторга: «Все это лишь обман и лукавство, чтобы сбить нас с толку»{1310}. И они были правы. Наполеоновское вторжение, эксплуатируя ученость Просвещения для покорения региона, ознаменовало начало западного владычества на Ближнем Востоке.

Многим казалось, что Французская революция потерпела неудачу. Системное насилие наполеоновской империи шло вразрез с революционными принципами, а Наполеон еще и восстановил в правах Католическую церковь. За надеждами 1789 г. следовали все новые и новые разочарования. Славные дни падения Бастилии сменились сентябрьскими расправами, эпохой террора, вандейским геноцидом и военной диктатурой. А когда Наполеона свергли (1814 г.), на престол воссел Людовик XVIII (брат Людовика XVI). Однако революционные грезы не умирали. Дважды, хоть и ненадолго, Республика возрождалась: в Сто дней перед окончательным поражением Наполеона в битве при Ватерлоо (1815 г.), а также между 1848 и 1852 гг. В 1870 гг. она возникла опять и на сей раз просуществовала до уничтожения нацистами в 1940 г. Поэтому Французскую революцию лучше рассматривать не как неудачу, а как взрывное начало долгого процесса. Таких масштабных социальных и политических перемен, порывающих с тысячелетиями автократии, в одночасье не достичь. Революции занимают много времени. Однако в отличие от некоторых других европейских стран, где аристократические режимы глубоко укоренились и просуществовали еще многие годы (пусть в ограниченной форме), Франция в итоге превратилась в светскую республику. Об этом длительном и болезненном процессе не следует забывать, прежде чем считать неудачами революции, которые случились на нашем веку, скажем, в Иране, Египте и Тунисе.

Французская революция изменила европейскую политику, но не аграрную экономику. Новое время достигло «совершеннолетия» в ходе Промышленной революции в Англии, которая началась в конце XVIII в., хотя ее социальный эффект полностью сказался лишь в начале XIX в.{1311} Толчок процессу дало изобретение парового двигателя, который позволил существенно поднять производительность и способствовал беспрецедентному росту экономики. Примеру Англии вскоре последовали Германия, Франция, Япония и Соединенные Штаты. Отныне эти индустриализованные страны уже не будут прежними. Промышленность отвлекала все больше людей от сельского хозяйства; экономическая самодостаточность канула в Лету. Правительство также стало контролировать жизнь простых людей немыслимым для аграрного общества образом{1312}. В «Тяжелых временах» (1854 г.) Чарльз Диккенс изобразил индустриальный город как своего рода ад: рабочие (уничижительно именуемые «руками») живут в полной нищете и рассматриваются лишь в качестве ресурса. На смену эксплуатации аграрного государства пришло структурное насилие индустриализации. Конечно, развивались и более гуманные государственные идеологии, и все больше людей получали доступ к благам, которые прежде были уделом знати. И все же, несмотря на усилия некоторых политиков, неодолимая пропасть разделяла богачей и бедняков.