Поля крови. Религия и история насилия - Карен Армстронг

Пуританский истеблишмент полагал, что индейцы были орудием возмездия свыше: Бог наказал колонистов за грехи и недостаток рвения в посещении церкви. А потому жертвы среди индейцев его не волновали. Однако многие колонисты уже сомневались в моральности тотальной войны. На сей раз значимое меньшинство высказалось против войны. Квакеры, которые прибыли в Бостон в 1656 г. и сами были жертвами пуританской нетерпимости, резко обличали жестокость. Джон Истон, губернатор Род-Айленда, обвинил плимутских пуритан в высокомерии и самонадеянности, с которой они расширяют свои поселения и злонамеренно стравливают друг с другом племена. Джон Элиот, миссионер, проповедовавший индейцам, пытался доказать, что это не оборонительная война: настоящими агрессорами были плимутские власти, которые подделывали улики и попирали справедливость. Как и в Вирджинии, недостаток благочестия приводил к тому, что в политической сфере богословские аргументы все чаще вытеснялись апелляциями к природе и разуму{1240}.

И как часто бывает, общий упадок религиозного рвения вдохновил недовольных. К началу XVIII в. богослужения в колониях сделались более формальными, а в Нью-Йорке и Бостоне появились красивые храмы. Однако, к ужасу этих благопристойных конгрегаций, в сельской местности вдруг вспыхнуло яростное благочестие. «Великое пробуждение» началось в 1734 г. в Нортгемптоне (штат Коннектикут), когда смерть двух молодых людей и яркая проповедь пастора Джонатана Эдвардса (1703–1758) всколыхнула духовную жизнь города. Затем это оживление распространилось на Массачусетс и Лонг-Айленд. Во время проповедей Эдвардса люди кричали и вопили, корчились и толпились возле кафедры, умоляя его остановиться. Однако Эдвардс продолжал говорить, не обращая внимания на массовую истерику, не утешая и не отрывая взгляда от веревки колокола. Человек триста пережили мучительное обращение: они не отрывались от Библии и даже забывали поесть. Однако, вспоминал впоследствии Эдвардс, им также открывалось радостное восприятие красоты, отличное от какого-либо естественного чувства, «так что они не могли удержаться от громких криков, выражая свое восхищение»{1241}. Другие, испытывая величайший страх Божий, погружались в отчаяние, которое сменяла другая крайность – воодушевление, связанное с внезапным осознанием свободы от греха.

Великое пробуждение показало, что религия необязательно стоит на пути у прогресса и демократии: она может и способствовать модернизации. Как ни странно, примитивная с виду истерика помогла этим пуританам усвоить эгалитаризм, который шокировал бы Уинтропа, но был намного ближе к нынешним нормам. Пробуждение ужаснуло Гарвард, а Йельский университет, где Эдвардс некогда учился, отрекся от него. Однако проповедник был убежден: в Новом Свете в тяжелых муках рождается иное устройство – Царство Божие. По сути происходила революция. Пробуждение имело особенный успех в более бедных колониях, где в земном плане люди мало на что надеялись. И если образованные классы обращались к рационализму европейского Просвещения, Эдвардс донес до своих малообразованных общин один из просвещенческих идеалов – поиск счастья – в такой форме, какую они могли понять. И это подготовило их к революционным потрясениям 1775 г.{1242}

В то время большинство колонистов все еще считали, что демократия – худший способ правления, что социальная стратификация угодна Богу. Их представления о христианстве ограничивались и искажались системным насилием, необходимым для аграрного государства. В общинах Новой Англии лишь «святым», пережившим рождение свыше, разрешалось участвовать в Вечере Господней. Хотя они составляли всего пятую часть английского населения, только они были причастны Завету Божьему с Новым Израилем. Однако даже святым не позволялось выступать в церкви: они молча внимали пастору. А невозрожденное большинство имело равенство в юридическом плане, но не обладало голосом в управлении{1243}. Дед Эдвардса Соломон Стоддард из Нортгемптона полагал, что массы неспособны к серьезной мысли: «Если управление окажется в их руках и дела будут решаться оголтелым криком, все сразу пойдет кувырком»{1244}. Однако Стоддард призывал всю общину, включая тех, кто не пережил второе рождение, вкушать от Вечери Господней, а также вставать и во всеуслышание заявлять о своей принадлежности к Завету.

Джонатан Эдвардс понимал: при всей своей авторитарности его дед дал массам право голоса. И теперь он требовал от людей более активной позиции: прояви себя в церкви – или душа твоя погибнет. Эдвардс принадлежал к аристократии Новой Англии и отнюдь не затевал политическую революцию, но он осознал: проповедник не может более рассчитывать на то, что слушатели будут покорно внимать вечным истинам, которые для них неактуальны. В Англии XVII в. это еще проходило, но в Америке складывалось новое общество, без закрепленного господства аристократии. В 1748 г. на похоронах своего дяди, полковника Джона Стоддарда, Эдвардс произнес яркий панегирик, в котором перечислялись качества хорошего лидера. В Новом Свете лидер должен снисходить до уровня народа{1245}. Он должен «отлично знать человеческую природу», быть знаком с «состоянием и условиями» жизни нации, адаптируя свои воззрения к окружающим социальным реалиям. Лидер должен знать свой народ, учитывать текущие события и предвидеть кризисы. Лишь в самом конце Эдвардс упомянул, что лидер должен принадлежать к «хорошей семье», но и то – лишь потому, что хорошее образование «полезно» и повышает эффективность действий лидера. Великий человек не может иметь ничего общего с эгоистами «узкого и частного духа». Выступая перед купцами, бизнесменами и земельными спекулянтами Нортгемптона, Эдвардс резко осудил людей, которые «позорным образом оскверняют свои руки ради нескольких лишних фунтов… угнетают бедняков, наживаются на ближних и используют свою власть, чтобы набить карманы»{1246}. Эта революционная критика структурного насилия колониального общества перекинулась на другие города, и года через два Эдвардса лишили кафедры. Какое-то время он был вынужден делить судьбу изгоев, работая капелланом у индейцев Стокбриджа. Эдвардс хорошо знал тогдашнюю философию, читал Локка и Ньютона, однако именно христианство помогло ему принести простому народу новые идеалы эгалитаризма.

Великое пробуждение 1730–1740-х гг. было первым массовым движением в Америке. Оно дало многим простым людям опыт участия в событии национальной значимости, меняющем ход истории{1247}. Экстатическое пробуждение поселило во многих американцах, которым были чужды секулярные наклонности революционных вождей, память о блаженном состоянии – «свободе». Кроме того, эмоциональная вера вновь была поставлена превыше рассудочного благочестия респектабельных классов. А еще люди, которые запомнили неприятие духовного восторга аристократическими клириками, сохранили недоверие к институциональным авторитетам. Впоследствии это подготовит их к такому решительному шагу, как отвержение английской монархии.

В 1775 г., когда британское правительство попыталось обложить колонистов налогами по случаю колониальных войн с Францией, гнев перерос в прямое восстание. Его вожди воспринимали Американскую революцию как секулярное событие: трезвую и прагматическую борьбу с империей. Это были люди Просвещения, вдохновлявшиеся Локком и Ньютоном. И они были деистами: в отличие от ортодоксальных христиан не верили в откровение и богочеловечество Христа. Декларация независимости, написанная Томасом Джефферсоном, Джоном Адамсом и Бенджамином Франклином и ратифицированная колониальным конгрессом 4 июля 1776 г., была документом эпохи Просвещения: она основывалась на локковской теории самоочевидных прав человека – жизнь, свобода, собственность{1248} – и на просвещенческих идеалах свободы и равенства. Однако авторы Декларации не придерживались утопических идей относительно перераспределения богатства или упразднения классовой системы. Они лишь вели войну за независимость, практичную и с реалистической задачей.

И все же отцы-основатели принадлежали к джентри, и их идеи были далеко не типичными. Большинство же американцев исповедовали кальвинизм и чурались рационалистического этоса. Поначалу не желая разрывать с Британией, некоторые колонисты не примкнули к борьбе, а те, кто включился в борьбу, ориентировались не только на христианские мифы, но и на идеалы отцов-основателей. В ходе революции секуляристская идеология творчески смешалась с религиозными устремлениями большинства, причем таким образом, что американцы самых разных взглядов смогли сплотиться против мощи Англии. Когда священники говорили о важности добродетели и ответственности в правительстве, они помогали людям понять гневные обличения Сэмюэля Адамса против британской тирании{1249}. Когда отцы-основатели говорили о «свободе», они использовали слово с религиозным смыслом{1250}. Тимоти Дуайт, внук Джонатана Эдвардса и президент Йельского университета, предсказал, что революция восторжествует в «земле Эммануила»{1251}; Эбенезер Болдуин, проповедник из Коннектикута, доказывал, что свобода, религия и знание, будучи изгнаны из Европы, нашли приют в Америке, где Иисус установит свое Царство; настоятель Уильям Смит из Филадельфии полагал, что колонии стали «избранным местом свободы, искусств и небесного знания»{1252}. Джон Адамс усматривал в английском поселении в Америки часть замысла Божьего по просвещению всей планеты{1253}, а Томас Пейн был убежден: «В нашей власти начать мир сначала. Такой ситуации, как сейчас, не бывало со дней Ноя»{1254}.