Осужден пожизненно - Маркус Кларк

Начальству, сперва доброжелательно относившемуся к нему из-за постигших его необычайных испытаний, надоело выслушивать его злонамеренную ложь, и Руфуса стали отправлять на самые тяжкие, изнурительные работы. Его угрюмость принимали за вероломство, нетерпеливые взрывы гнева против судьбы – за свирепость, молчаливое терпение – за опасное коварство. В Порт-Артуре он стал тем же, чем был в Макуори-Харбор – человеком, отмеченным клеймом. Отчаявшись получить желанную свободу честным путем и страшась на всю жизнь остаться в цепях, он дважды пытался бежать, но бегство отсюда было еще более безнадежным, чем в Чертовых Воротах. Полуостров Порт-Артур отлично охранялся, тюрьма была окружена кольцом сигнальных постов, шлюпки с вооруженными командами стерегли выходы из каждой бухты, а поперек узкого перешейка, соединяющего полуостров с материком, был выставлен кордон из солдат, усиленный сторожевыми собаками. Его, разумеется, оба раза поймали, высекли и крепче заковали в кандалы. После второй попытки бежать его отправили на угольные копи, где каторжники жили под землей, работали полуголыми и возили по рельсам в вагонетках приезжающих инспекторов, если столь высокие лица удостаивали их своим посещением. В тот день, когда его туда отправили, он узнал, что Сильвия умерла, и последняя его надежда исчезла.

Тогда он создал себе новую религию. Он стал поклоняться умершей. К живым он питал только ненависть и злобу, к мертвой – любовь и нежность. Вместо светлых видений, посещавших его в навсегда минувшей юности, у него теперь осталось только одно – мысль о ребенке, который его любил. Вместо того чтобы вызывать в памяти картины жизни в домашнем кругу и образы людей, которые в те годы считали его достойным любви и уважения, он вызывал один лишь образ, светлый и незапятнанный; он витал перед ним в кишащей чудовищами пропасти, в которую он упал. Перед ним был образ этой невинной девочки – она то доверчиво прижимала головку к его груди, то весело смеялась над ним; с ней были связаны все воображаемые картины любви и счастья. Утратив всякую надежду на то, чтобы вернуть свое доброе имя и место в жизни, он рисовал себе спокойный уголок где-нибудь на краю света, – домик, утонувший в густом саду в маленьком немецком городке, или отдаленный коттедж на британском побережье, где он и снящийся ему в мечтах ребенок могли бы счастливо жить вместе, питая друг к другу привязанность более чистую, чем любовь мужчины и женщины. Он представлял себе, как стал бы учить ее, черпая знания из того необычного запаса, каким его наделила полная превратностей жизнь, как он назвал бы ей свое настоящее имя и, может быть, сумел бы ради нее добиться почета и богатства. Но нет, – думал он, – она не нуждается ни в том, ни в другом, она предпочла бы тихую скромную жизнь и стремилась бы приносить пользу людям, свершая добрые дела любви и милосердия. Он видел ее в своем воображении читающей книгу у приветливо потрескивающего камина, гуляющей по лесу в летнее время или отдыхающей на берегу дремотного полуденного моря. Он ощущал в своих мечтах ее нежные руки, обвивавшиеся вокруг его шеи, ее невинные поцелуи на своих губах, он слышал ее звонкий смех и видел ее, летящую к нему навстречу с развевающимися на ветру кудрями цвета солнечных лучей. Зная, что она мертва, и понимая, что не оскорбляет ее светлой памяти тем, что мысленно соединяет ее судьбу со своей, с отверженным, повидавшим в жизни столько зла, он любил думать о ней как о живой и строить для себя и для нее планы будущего счастья. И в гулкой темноте шахты, и при ослепляющем свете полуденного солнца, когда он тащил нагруженную вагонетку, он всегда видел ее рядом с собой и ее спокойные глаза с любовью смотрели па него, как тогда, давно, в челноке. Она почему-то не становилась старше и никогда не стремилась уйти от него. Только когда ему делалось невыносимо тяжко, и он начинал бранить и проклинать все на свете или когда он на время присоединялся к омерзительному веселью своих товарищей, маленькая фигурка исчезала. Так в своих мечтах он нашел для себя горестное утешение и в этом мире грез обрел спасение от унижений и ужасов жизни. Он стал равнодушен к страданиям, и только где-то на дне этого равнодушия таилась неистребимая ненависть к человеку, который навлек на него эти муки, и твердая решимость при первой же возможности показать его истинное лицо – лицо лжегероя. Таково было его состояние духа, когда он готовился изобличить Фрера на суде, но, узнав, что Сильвия жива, он потерял самообладание, и его приготовленная речь вылилась в страстный поток жалоб и брани, который, никого не убедив, дал Фреру лишний козырь, в котором тот нуждался. Все решили, что арестант Доуз – коварный и ловкий негодяй, единственной целью которого было получить, короткую передышку от наказания, которое он заслужил. Нет, он не мог с этим смериться. Разве не чудовищно, думал он, не заслушать свидетеля, готового дать показания в его пользу! Разве не постыдно обречь его на прежнюю участь и не позволить ей вымолвить хотя бы слово в его защиту? Но он разрушит их планы! Он уже придумал, как он совершит побег; когда он вырвется из оков, он бросится к ее ногам и будет умолять ее сказать правду и тем самым спасти его. Его любовь и доверие к ней стали еще сильнее, после того как он создал в мечтах свой кумир. Он был убежден, что она спасет его, как он когда-то спас ее. «Если бы она знала, что я жив, она пришла бы ко мне, – думал он. – Я уверен, что пришла бы. А вдруг ей сказали, что я умер?»

Размышляя ночью в своей одиночной камере – эту печальную привилегию одиночества он получил в наказание, – он чуть не заплакал при мысли б жестоком обмане, жертвой которого она оказалась. «Ей сказали, что я умер, чтобы она постаралась забыть меня. Но она не могла забыть! Я думал о ней все эти долгие годы, должна же она хоть когда-нибудь вспомнить меня! Пять лет! Теперь она уже взрослая женщина. Мое дитя превратилось в женщину! Нет, она все такая же ребячливая, славная и нежная. Как же она будет убиваться, когда узнает о моих страданиях! О, моя милая, милая, ты жива!» И, пугливо озираясь в темноте, точно боясь, что его и здесь увидят, он вытащил из-за пазухи маленький" сверток и осторожно пощупал его огрубевшими, заскорузлыми пальцами, потом благоговейно поднес к губам и замечтался над ним, улыбаясь, словно это был заветный талисман, который открывал ему двери к свободе.

Глава 37

ПОБЕГ

Через несколько дней после этого – 23 декабря – Морис Фрер был встревожен ошеломляющим известием. «Злодей Доуз» бежал из тюрьмы!

Как раз в тот день капитан Фрер проверял тюрьму, и ему показалось, что молоты никогда еще не работали так быстро и кандалы не бренчали так весело, как в это его посещение.