Новый Мир ( № 7 2006) - Новый Мир Новый Мир

Умберто Эко. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб., “Symposium”; М., РГГУ, 2005, 502 стр.

О том, что читатель — это не просто пассивный глотатель текстов, но и полноправный соавтор, что отношения витийствующего творца и его молчаливого слушателя полны непредсказуемой драматургии, заподозрили еще немецкие романтики. Спустя сто лет, в конце 1960-х, старинное подозрение развилось в отдельное научное направление, получившее название “рецептивная эстетика”. С тех пор напряжение между читателем и писателем продолжает быть объектом самого пристального внимания критиков, историков, философов да и самих писателей, в конце концов.

Книга литературного гуру посвящена именно этому — процессу создания текста во время чтения. “Читатель строго определен лексической и синтаксической организацией текста”, — замечает Эко; иначе говоря, в любом произведении запрограммирован и его, именно этого произведения, читатель. Если же “Процесс” Кафки или “Улисса” Джойса прочтет “не тот” читатель, текст рухнет, сгорит, как “самокрутка с марихуаной”.

Эко иллюстрирует свои соображения и на более демократичных примерах — мифе о Супермене, детективах Агаты Кристи и романах Александра Дюма. Точно бродячий средневековый умник, он готов подпустить к литературной кухне обывателя и разрешить ему почувствовать себя приобщенным к сложным интеллектуальным играм. Никакого “прочь, непосвященные!”. И потому любой добравшийся до конца книги читатель наверняка осознает не только свою выдающуюся в истории литературы роль, но и то, как эта самая литература устроена.

Роже Шартье. Письменная культура и общество. М., “Новое издательство”, 2006, 272 стр.

Крупнейший французский историк Роже Шартье тоже вклинивается в зазор, существующий между текстом и читателем. Эко говорит о том, как книга создает своего читателя, Шартье описывает, как на восприятие книги влияют форма ее существования и “материальность” текстов — пергамент, рукописи, бумага. И потому наступление “экранной цивилизации”, ведущей к уничтожению рукописей или старых газет — под предлогом того, что они уже перенесены на цифровые носители, чревато, по убеждению Шартье, утратой множества смыслов.

Эта основательная и увлекательная книга полна самой нетривиальной и любопытной информации: здесь рассказывается об истории копирайта, о медленном рождении института авторства, неразрывно связанного с развитием книгопечатания, об обстоятельствах формирования фондов Королевской библиотеки и принципах создания библиотеки “идеальной”, о разных читательских сообществах. Сообщается здесь, между прочим, и о том, что читать про себя, глазами, а не губами, человечество тоже стало совсем не сразу, изначально люди читали вслух. Тихое бормотание древних читателей наполняет книгу Шартье странным очарованием, внезапно придавая процессу чтения новый объем, даря ощущение дышащей в полные легкие истории.

Антон Уткин. Приближение к Тендре. Повести и рассказы. М., “Ясная поляна”, 2005, 118 стр.

Сборник рассказов Антона Уткина красиво до изысканности описывает ту завесу — со всеми ее прихотливыми узорами и мягкими складками, — которая отделяет героев книги от подлинного, от живого, от места, где спрятаны “тайны свободы и любви” и куда все равно не доплыть. Томление по недостижимому становится даже основой для отдельного сюжета, положенного в основу повести “Приближение к Тендре”, — ее название вынесено в заглавие книги, конечно, неспроста. Герой истории очень хочет попасть на остров Тендра, на котором, по рассказам, живут одичавшие лошади, но гибнет.

На фоне широко и свежо описанных дождей, гроз, моря, облаков, черешни и виноградников (не знаю, кто еще сегодня умеет говорить о природе с таким вкусом) люди здесь выглядят сонными инвалидами. Все они обречены на внутреннюю неподвижность — и обманутый муж, случайно подслушавший, как жена ему изменяет, и сотрудник провинциального музея Мищенко, тихо приторговывающий ценными экспонатами, но так и не распаковавший коробки с книгами из Москвы, и официантка Людочка, работающая в пансионате и мечтающая о лучшей жизни, и герой по имени Брейгель-старший, который хочет, но никогда не сможет вернуться в семью, к любимому сыну. Их воля парализована, и на самом-то деле ни один из них не верит до конца, что действительно существует что-то, ради чего стоит поменять свою жизнь. Героев можно понять. В эстетически совершенном художественном мире Антона Уткина и в самом деле нет костра, к которому можно бежать греться, все бросив и обо всем забыв. Его проза излучает завораживающий матовый блеск, но то и дело чудится, что это всего лишь обманчивое сияние серебристого шара, полого внутри.

±1

Алексей Слаповский. Оно. М., “Эксмо”, 2006, 304 стр.

Наверное, это хороший роман. Непонятно только, про что он. То есть “оно”. Хотя сюжетный каркас, как и всегда у Слаповского, здесь вполне осязаем — живет на свете мальчик-девочка, гермафродит Валько, и страдает. Общество, чью историю Слаповский прослеживает от застойных лет до наших дней, упорно выталкивает инородное тело: Валько оказывается аутсайдером везде и всюду: в школе, институте, горкоме комсомола, куда приходит работать, даже в собственной странной семье — в его боевой подружке Саше, ощущающей себя мужчиной, в конце концов просыпается женская природа, и она покидает героя. Вывод: люди и общество жестокие — принимать человека таким, каким он родился, не желают. И что?.. Похоже, ответа на вопрос не знает и сам автор. А потому придумывает несколько концовок — словно бы мучась и недоумевая, как покончить со своим уродцем. Очень просто: отняв у персонажа пол и сочинив ему длинную биографию, Слаповский так и не придумал самого героя — Валько получился совершенно неживым, стертым, лишенным не только пола, но и души, говоря по-гоголевски — “задора”. Преследуя гуманистические цели, писатель добился обратного: с блеском доказал, что пока в отечественной литературе, в его прозе во всяком случае, гермафродиту тоже не место.

-1

Сергей Минаев. Духless. Повесть о ненастоящем человеке. М., АСТ; “Аст Москва”; “Транзиткнига”, 2006, 352 стр.

Приятно, конечно, стяжать славу автора “Исповеди сына века” или “Героя нашего времени”. В крайнем случае — романа “Casual”. Но трудно. Нужен по меньшей мере литературный талант и способности к аналитике. В крайнем случае — хотя бы техничность, которой повествовательница историй о рублевских буднях, например, обладает. Отличное образование, хорошо подвешенный язык (что встречается, как известно, и в письменной речи), чувство пустоты, отвращение к тому, как ты живешь, и к тем, кто тебя окружает, — неплохой набор, но для застольной беседы. Лучше под виски. Лучше в “Vogue Cafe” на Кузнецком мосту. Для того чтобы садиться за книгу — маловато.

Духless, очевидно, означает “бездуховный”. Сергей Минаев рассказывает именно о них, бездуховных, — тех, кто продался и снюхался (кокаином) на корню. В его книге это почти все. Включая самого героя, от лица которого ведется рассказ, — он работает коммерческим директором большой русско-французской компании и ощущает себя всего лишь “профессиональной блядью”. Рядом люди того же круга — менеджеры высшего звена, удачливые бизнесмены, их подружки на час…

Разумеется, единственный в этой компании симпатичный человек, лучащийся легкостью истинного денди, приятель героя Мишка, кидает его на деньги. После чего бесследно исчезает. А лучший друг просто предает. Любимая девушка, которая терпеливо сносит пьяные исповеди страдальца и необоснованные надежды на то, что именно она вытянет его из болота, помочь, конечно, не в состоянии. Да и детства, в воспоминания о котором погружается герой в финале, тоже не возвратишь.

Вся эта по-человечески вполне понятная безнадега, увы, не превращается в литературу. Сюжет кружится на месте, яркость бытовых наблюдений (здесь, безусловно, присутствующая) выдыхается примерно к середине книги, а чувства тошноты все же никак не достаточно для создания объемного внутреннего мира героя. По-хорошему, надо было или отдать эту книгу талантливому литературному рабу, который нанизал бы бесформенную массу людей и событий на продуманный сюжет и один-два неразрешимых вопроса (главный из которых — если тебе так тошно, что мешает тебе эту жизнь бросить?), или, честно признавшись себе в проигрыше — художественном, разумеется, а не коммерческом, — распотрошить книжку на нравоописательные очерки.

1 См. рецензию Алисы Ганиевой (“Новый мир”, 2005, № 5), высоко оценивающую эту книжку. (Примеч. ред.)