Город бездны - Аластер Рейнольдс

Он коснулся другой кнопки, и клетки стали прозрачными и наполнились какими-то туманными силуэтами, похожими на привидения.

— Видите органеллы, похожие на коконы? Это зарождающиеся хлоропласты. А эти структуры вроде лабиринта — часть эндоплазматической сети. Все это можно увидеть исключительно в растительных клетках.

Гитта постучала по коре в том месте, куда Дитерлинг первый раз направлял сканер.

— Значит, здесь дерево больше напоминает животное, а там — растение?

— Разумеется, это морфологический градиент. Ствол состоит из чисто растительных клеток — цилиндр из ксилемы вокруг сердцевины из старой субстанции. Когда змея впервые прикрепляется к дереву и оборачивается вокруг ствола, она все еще животное. Но в тех местах, где она соприкасается с деревом, ее клетки начинают изменяться. Мы не знаем, отчего это происходит, — порождает ли этот процесс нечто находящееся в лимфатической системе змеи, либо дерево дает химический сигнал для начала слияния, — Дитерлинг указал туда, где спираль словно прирастала к стволу. — Процесс такой клеточной консолидации должен занимать несколько дней. По его окончании змея оказывается неотделимо сросшейся с деревом — по сути, становится его частью. Но и в этот период она все еще остается животным.

— А что происходит с ее мозгом? — спросила Гитта.

— Он ей больше не нужен. По большому счету, и нервная система тоже — в нашем понимании.

— Вы не ответили на мой вопрос.

Дитерлинг улыбнулся.

— В первую очередь молодняк поедает материнский мозг.

— Они пожирают свою мать? — ужаснулась Гитта.

Змеи, которые слились с деревьями-хозяевами, сами становятся растениями. Но это происходит лишь после того, как змея достигает зрелости и способна обвить дерево спиралью от земли до самого зеленого полога. К тому времени юные гамадриады в ее псевдо-чреве уже почти сформировались.

Наше дерево почти наверняка перенесло несколько слияний. Возможно, настоящее дерево давно сгнило, и от него остались лишь сросшиеся оболочки мертвых гамадриад. Впрочем, не исключено, что последняя «присоединившаяся» змея в некотором смысле все еще жива и широко расправила свой фотосинтетический капюшон на вершине дерева, упиваясь солнечным светом. Никто не знает, как долго змеи способны прожить в этой последней — «безмозглой», растительной — фазе. Однако рано или поздно другая зрелая особь приползет к этому дереву и заявит на него свои права. Она заскользит вверх по стволу и пронзит своей головой капюшон предшественницы, а затем расправит собственный капюшон над ним. В тени, без солнечного света, капюшон быстро засохнет, а новая змея сольется с деревом и станет почти растением. Остатки ее животной ткани пригодятся лишь на то, чтобы снабдить пищей молодняк, которому предстоит родиться через несколько месяцев после слияния. Некий химический сигнал разбудит новорожденных, побуждая их прогрызать себе путь из чрева, переваривая на ходу свою мать. Они пожрут ее мозг, затем спустятся вниз по спирали, продолжая питаться ее телом, пока не выйдут наружу у самой земли, — полностью сформировавшиеся молодые гамадриады, готовые охотиться.

— По-твоему, это отвратительно, — заметил Кагуэлла, озвучивая мысли Гитты. — Но на Земле случаются вещи и похуже. Так называемый австралийский паук по мере созревания его потомства просто превращается в кашу. Признайся, в этом есть некая дарвинистская чистота эксперимента. Эволюция не слишком обеспокоена тем, что случается с существами, которые уже передали по наследству генетическую информацию. Ты привыкла, что взрослые животные некоторое время присматривают за потомством, воспитывая и оберегая его от хищников. Но гамадриады свободны от подобных условностей. Даже только что вылупившиеся змеи куда сильнее любого из местных животных, а значит, не нуждаются в защите. И учиться чему-то новому им незачем — все уже давно заложено. Для взрослых особей почти не существует селекционного отбора, препятствующего их гибели в момент рождения потомства. Поэтому для молодняка абсолютно логично насыщаться собственными матерями.

Пришла очередь улыбнуться и мне.

— Вы говорите так, будто восхищаетесь этим.

— Так оно и есть. Как можно не восхищаться столь безупречным процессом?

Я не совсем уверен, что дальше события развивались именно так. Я смотрел на Кагуэллу, одновременно приглядывая за Гиттой. Первым начал действовать Вайкуна… или все-таки тот парень, Родригес?

Вайкуна сунул руку в карман и вынул пистолет.

— Родригес, отойди в сторону, — приказал он.

Я был в полном недоумении. Родригес держал руку в кармане, словно собирался оттуда что-то вытащить. Вайкуна выразительно повел дулом пистолета.

— Я приказал тебе отойти.

— Доктор, — вмешался я, — вы не желаете объяснить, чего ради угрожаете одному из моих людей?

— С радостью, Мирабель. После того, как с ним разделаюсь.

Родригес посмотрел на меня широко открытыми глазами. Он казался смущенным.

— Таннер, я не знаю, что ему нужно. Я просто собрался перекусить…

Я перевел взгляд на доктора-упыря.

— Итак, доктор?

— У него в кармане нет упаковки с пайком. Он полез за пистолетом.

Чушь какая. Родригес и без того вооружен — на плече у него, как и у Кагуэллы, висит охотничья винтовка.

Оба застыли, уставясь друг на друга.

Мне необходимо было принять решение. Я кивнул Кагуэлле.

— Позвольте, я разберусь. Берите Гитту и уходите подальше — мало ли, начнется перестрелка. Увидимся позже, в лагере.

— Вот именно! — проскрипел Вайкуна. — Уходите прочь, пока Родригес не убил вас.

Взяв жену за руку, Кагуэлла неохотно отошел в сторону.

— Вы это серьезно, доктор?

— На мой взгляд, он вполне серьезен, — пробормотал Дитерлинг, в свою очередь потихоньку отступая.

— Итак? — повторил я, обращаясь к упырю.

Рука Вайкуны дрожала. Он стрелял плохо, однако не обязательно быть снайпером, чтобы уложить Родригеса на разделяющей их дистанции. Доктор заговорил медленно, с нарочитым спокойствием:

— Это самозванец, Таннер. Я получил сообщение из Дома Рептилий, пока вы были здесь.

Родригес покачал головой.

— Что за чепуха!

Доктор вполне мог получить сообщение из Дома Рептилий. Обычно я пристегивал браслет связи, покидая лагерь, но в то утро засуетился и забыл об этом. Поэтому сигнал из Дома не мог выйти за пределы лагеря.

Я повернулся к Родригесу.

— Вынь руку из кармана, только медленно.

— Неужели вы поверили этому ублюдку?!

— Я не знаю, чему верить. Но если ты говоришь правду, то в кармане у тебя действительно сандвич.

— Таннер, поверь мне, это…

— Делай, как сказано, черт побери!

— Осторожно, — прошипел Вайкуна.

Родригес вынул руку из кармана с величавой медлительностью, не сводя глаз с меня и Вайкуны. Двумя пальцами — большим и указательным — он сжимал плоский черный предмет. В джунглях всегда царят сумерки, да и манера, с какой Родригес обращался с этим предметом, могла создать впечатление, что это действительно была упаковка с пайком. На миг я поддался внушению.

Но только на миг. Это был пистолет — маленькое, элегантное и жестокое оружие, предназначенное для заказного убийства.

Вайкуна выстрелил. Возможно, для того, чтобы серьезно ранить стоящего напротив человека, требуется гораздо больше мастерства, чем я предполагал. Так или иначе, но пуля попала Родригесу в левое плечо, заставив его пошатнуться и вскрикнуть — но не более того. Вспышка у дула пистолета Родригеса — и доктор навзничь рухнул на землю.

Кагуэлла, стоявший на краю прогалины, скинул с плеча винтовку и приготовился стрелять.

— Нет!

Я успел крикнуть. Я желал только одного — чтобы мой хозяин убрался как можно дальше. Но — я осознал это слишком поздно — Кагуэлла был не из тех, кто уклоняется от боя, даже если это грозит ему гибелью.

Гитта завопила, пытаясь заставить мужа следовать за собой.

Родригес навел оружие на Кагуэллу и выстрелил…

И промахнулся. Его пуля лишь оцарапала кору стоящего рядом дерева.

Я пытался понять смысл происходящего, но на это не было времени. Пожалуй, Вайкуна прав. Все действия Родригеса в течение последних секунд подтверждали обвинения упыря… но кто, в таком случае, Родригес? Самозванец — или…

— Это тебе за Арджента Рейвича, — произнес Родригес, снова целясь в Кагуэллу.

Я понял, что на сей раз он не промахнется.

Подняв моноволоконную косу, я сдвинул большим пальцем рычажок, увеличивая до максимума радиус невидимой режущей нити, создаваемой пьезоэлектрическими кристаллами. Теперь передо мной развернулся сверхжесткий пятнадцатиметровый веер толщиной в одну молекулу.

Краем глаза Родригес уловил мое движение. И сделал ошибку — ошибку, которую мог допустить любитель, но не профессиональный убийца.