По следам карабаира. Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

То же продолговатое тупое лицо, торчащие уши, похожие на примятые тыквенные листья, и массивная, словно вырубленная топором, нижняя челюсть. Только волосы побелели, и на шее разбежались глубокие тени морщин.

Рахман сделал было движение вперед, увидев, что возле Хапито остались всего две старухи, но вовремя спохватился: «Стоп, — сказал он себе, пошевелив губами, — срок-то у него весь не вышел!..»

Какими же судьбами Хапито здесь, на черкесском рынке? Может, сбежал и водит за собой хвост?

Так или примерно так думал Рахман Бекбоев, заготовитель Шахарской прядильной фабрики, раскидывая умом, как бы все же перекинуться словом с Хапитой и самому не попасть впросак.

Мысли его снова перебили звуки оркестра, обосновавшегося на этот раз в центре площади, возле небольшой дощатой трибунки, обтянутой красным сатином, где должен был состояться митинг по случаю открытия весенней межрайонной ярмарки.

Алексей Петрович Буеверов был недоволен жизнью. Шашлычная на черкесском базаре и небольшая комнатка в окраинном домике, которую он снимал у хлебосольной вдовы — вот и все блага. А ведь ему уже пятьдесят семь с хвостиком, и остается только завидовать черной завистью тому улыбчивому толстяку Буеверову, который единолично владел купеческим особнячком в станице Гаевской. На первом этаже была там закусочная «Олень», тайное прибежище унароковской банды. Посещали ее и покойный ротмистр Асфар Унароков, и небезызвестный в преступном мире Парамон.

Будулаев, и утонченный образованный рецидивист Газиз Дзыбов, который именно ему, Алексею Буеверову, обязан своим переходом в лучший мир. Все это было в прошлом.

И доходы с «Оленя», в котором кутили по субботам простоватые станичники, и торговля лошадьми и скотом, угнанными в других местах людьми Асфара, — на торгах этих, совершаемых ловко и скрытно, многое прилипало к мясистым рукам Алексея Петровича, а ротмистр смотрел на это сквозь пальцы. «Живешь сам — давай жить другим», — любил говаривать покойный атаман.

Теперь все изменилось.

Круто и совсем не в ту сторону, куда бы хотелось Алексею Петровичу, повернулась его судьба.

Через полтора года после осуждения Буеверова на пять лет лишения свободы за связь с бандой, жена его Лариса вышла замуж за бухгалтера гаевского совхоза и, пока Буеверов вкупе с бывшими дружками отбывал наказание в Сиблаге, подарила новому супругу двух сыновей. Сам Петрович, как называла его квартирная хозяйка, еще аппетитная молодящаяся кубанская казачка, не раз подумывал, что следует и ему пристать к тихой пристани, но колебался: у вдовы Пилипчук был малец лет десяти-одиннадцати, а Петрович не принадлежал к числу тех людей, для которых радости отцовства превыше всего.

Шашлычная приносила ему небольшие доходы: как-никак мясо, привычный обсчет подвыпивших клиентов да изредка — общие дела с Рахманом, для которого он сбывал «левую» пряжу, — вот и все.

Буеверову мечталось о большем.

Именно поэтому он продолжал оставаться в шашлычной и возлагал надежды главным образом на собственные глаза и уши. Тут, в неказистом продымленном павильончике, за скрипучими деревянными столиками, лоснящимися от плохо вытертого вина и жира, бывал люд самый разный, тут заключалась за бутылкой не одна сделка, и Петрович смотрел и слушал, слушал и смотрел, выжидая своего часа. Стоит ему найти нужных людей и выгодно войти в долю, как начнется другая жизнь.

Правда, он отдавал себе отчет в том, что шансов нынче на это немного, — миновали трудные тридцатые годы, Советская власть прочно стала на ноги, бывшие однокашники пребывают в местах отдаленных, а вокруг — что ни день — перемены, которые могли вызвать лишь злость и досаду у такого человека, как Алексей Буеверов.

Нет теперь ему разворота, как в асфаровские времена..

В шашлычной было пустовато: громко чавкая, трудился над шампуром беззубый старик, в углу, у стойки, потягивали кахетинское два молодых грузина.

Буеверов смахнул тряпкой хлебные крошки со столика, стоявшего у окна, и бросил безразличный взгляд на площадь. Возле трибуны стоял милицейский оркестр, стесненный с трех сторон гомонящим базаром, с четвертой наводили порядок, сдерживая толпу, несколько милиционеров во главе с самим Петром Леонтьевым, заместителем начальника черкесского управления НКВД, которому помогал командир кавалерийского взвода, бравый лейтенант Семен Дуденко.

Мундир сидел на нем ладно, синие бриджи сшиты явно по особому заказу, с щегольскими «бутылками» над самыми голенищами блистающих сапог, на которых весело позванивали новенькие шпоры. Словом, лейтенант и пешим сохранял особую фатоватую лихость, всегда отличающую кавалериста от пехотинца.

К трибунке подъехала черная «эмка», открылись дверцы, из машины вышли двое гражданских и один военный Поздоровались с Леонтьевым и поднялись на трибуну Оркестр бодро грянул «Интернационал».

Буеверов довольно долго стоял у открытого окна, прислушиваясь к долетавшим сюда словам ораторов. Потом пожевал губами: «Шуму наделали, — угрюмо насупившись, буркнул он себе под нос. — Подумаешь событие — ярмарка».

К микрофону подошел Воробьев — крупный высокий мужчина с лысеющей головой. Первый секретарь обкома партии.

Говорил он коротко, веско, взмахивая рукой в тех местах, где хотел сделать ударение, и не заглядывал, как другие, в бумажку. Говорил о том, что открытие межрайонной ярмарки совпало с успешным завершением третьего пятилетнего плана, приводил цифры. Не забыл он и о международном положении, рассказал о милитаристских происках Германии, о том, что делают партия и советское правительство Для укрепления обороноспособности страны.

Потом выступали другие, но Буеверов уже не слушал в шашлычную вошли двое, сразу привлекшие его внимание.

Одного он отлично знал — это был Одноухий Тау, а второго… Второго Буеверов когда-то встречал, он мог бы поклясться. Но где и когда? И одет по-турецки — халат феска, чувяки.

Рахман кивнул Буеверову, прикрывая собой человека в халате:

— Там у тебя никого? — негромко спросил он, показывая на угол, отгороженный крашеной фанерной переборкой, сооруженной здесь год назад по замыслу Петровича для особо почетных посетителей. Угол этот должен был изображать «отдельный кабинет». Дверной проем, ведущий туда, был завешен зеленой баракановой занавесью, захватанной по краям.

— Никого. Располагайтесь. Я мигом, — Буеверов машинально поправил на себе несвежий халат и тихо, спросил Бекбоева, кивнув на его спутника, уже нырнувшего за занавеску. — А кто этот чмур? Турок, что ли?

— Нэ твое дэло, Буй, — беззлобно сказал Рахман. — Давай свои шашлыки… И пузырок давай…

Тот не заставил себя долго ждать, моментально притащил водку и закуску, стрельнул еще раз глазами в сторону «турка», рассеянно почесал лоб и, не дожидаясь знака Тау, которому явно не терпелось, чтобы их оставили, наконец, вдвоем, поспешно ретировался.

— Управишься, Залимхан, без меня, — на ходу снимая халат, бросил он черноглазому пареньку за стойкой. — Я зараз вернусь… — и вышел.

Шашлычная занимала угловую часть старого деревянного здания с нелепой надстройкой вверху и какими-то сараями или складами по бокам, как видно, много раз перестраивавшимися, крашеными разной краской, отчего все сооружение казалось еще более бесформенным, неуклюжим и древним.

Буеверов зашел с тыльной стороны, — сзади оставался метрах в полутора только каменный забор, ограждавший базар от улицы, — и открыл тяжелый навесной замок на покосившейся двери, которую не отпирали, наверно, с незапамятных времен. Но дверь распахнулась на удивление легко и без скрипа.

Петрович быстро прошел в глубь полутемного помещения, бывшего некогда каретным сараем, судя по наваленным здесь в беспорядке колесам, козырькам, и другим частям экипажей, всякой сбруе, хомутам и прочей упряжной рухляди. Сквозь щели слабо пробивался солнечный свет, но Буеверову этого было вполне достаточно, чтобы найти внизу, в самом углу сарая, неширокую доску и, отодвинув ее в сторону со всеми предосторожностями, чтобы не произвести шума, приготовиться слушать.

А разговор уже шел. Разговор между Рахманом и «турком», как окрестил неизвестного Петрович.

Надо ли говорить, что бывший владелец «Оленя» не без тайного умысла оборудовал «отдельный кабинет» в своей заштатной шашлычной. Обнаружив позади здания заброшенный каретный сарай, Буеверов сразу смекнул, какие выгоды это сулит ему и как облегчает задачу вынюхивания и подслушивания.

— Ну что, почтенный дервиш, — услыхал Буеверов насмешливый голос Рахмана, да так отчетливо, как будто говоривший находился здесь же, в сарае. — Долго еще будешь темнить?

— Не темню я… — это вкрадчивый сипловатый голос «турка».