Когда молчит совесть - Видади Бабанлы

Шахсанем засуетилась:

— Ой, дура я!.. Разболталась, голову тебе морочу, а ты все стоишь! Торопливо семеня, она кинулась к нише и, вытащив толстый тюфяк, бросила на топчан. — Садись, да стать мне твоей жертвой, дай ногам отдохнуть.

Потом, пошарив, достала откуда-то новенькую мутаку с бахромой, положила ее в изголовье.

— А это тебе под локоть, ложись удобнее!

Вугар присел на тахту, но Шахсанем все упрашивала его облокотиться на мутаку, и ему ничего не оставалось, как подчиниться. Он продолжал виновато оглядывать неказистое жилище. Взор его остановился на противоположной стене, где висели два больших портрета, Исмета и его самого. Перехватив взгляд сына, Шахсанем своим материнским чутьем сразу поняла, что привлекло его внимание, подошла к нему и села на тахту.

— В прошлом году, сынок, — заговорила она веселым голосом, — в весенний праздник новруз приехал к нам в село фотограф. Больше месяца у меня прожил. Ходил по домам и фотографировал людей. А когда уезжал, взял ваши карточки, которые вы в позапрошлом году прислали мне, сказал, что в городе увеличит их и пришлет. Хороший человек оказался, дай ему аллах здоровья! Не обманул! Через неделю приехал, привез вот эти портреты, сам повесил на стену. С тех пор мои мальчики всегда со мной. Мне не так одиноко. По утрам и перед сном я подолгу разговариваю с вами, вспоминаю прежние годы, спрашиваю, что будет дальше, и кажется мне, что вы дома…

Вугара до слез тронули сердечные слова Шахсанем, и он опустил глаза, чтобы мать не заметила его волнения.

— Прости, мама, — негромко проговорил он и обнял ее за плечи. Виноваты мы перед тобой, очень виноваты. Живешь совсем одна, никакой тебе от нас помощи… — Голос его задрожал, он замолчал, стараясь успокоиться. Сейчас скажет ей все, все…

Но Шахсанем протестующе махнула рукой и опередила его:

— Не говори так, родной мой, никогда не говори! Были бы вы здоровы, больше мне ничего не надо! Как ни стара я, как ни больна, а себя прокормить еще могу. Ничего мне не надо! Ты не слушай мою глупую болтовню! Это я так, для красного словца, цену себе набиваю. А жаловаться-то не на что. Глаза видят, ноги слушаются. Не тревожься… Пока не узнаю, что есть у меня две невестки, которые в беде ни меня, ни вас не бросят, никакому архангелу душу свою не отдам. Хватит еще у меня силенок…

И, желая доказать, что она еще и впрямь бодра и крепка, Шахсанем неловко, по-старушечьи выпрямилась, морщинки на ее порозовевшем лице разгладились, в глазах заиграла улыбка.

— А теперь, родной мой, располагайся поудобнее и отдыхай! А я самовар поставлю. Сядем, как бывало, за стол друг против друга, будем чай пить, разговаривать. Давно не глядела я на тебя.

Вугар молчал, потрясенный и смущенный материнским великодушием.

Шахсанем энергичным движением сняла с печки пыльный самовар, налила воды и вынесла во двор. Подобрав с земли щепки, она бросила их в самоварную трубу, облила керосином, подождала, пока займется рыжее пламя, и вернулась в дом.

Вугар продолжал сидеть все в той же позе. Шахсанем подошла к нему и, сунув руку под его пиджак, погладила по спине. Вугар поежился и заерзал на тахте. Он хорошо знал этот ее своеобразный метод лечения. Сейчас задерет ему рубашку и начнет массировать лопатки, спину. Сколько раз так бывало в детстве…

— Мама, не надо, щекотно… — посмеиваясь сказал он.

— Не вертись! — строго возразила Шахсанем. — Материнские руки волшебные — снимают все невзгоды и боли. Сейчас я узнаю, что за хвороба на тебя напала.

И Вугару ничего не оставалось, как подчиниться. Жесткие огрубевшие от работы руки быстро двигались по его спине. Поначалу еще было больно, неловко, но постепенно прикосновения становились все мягче, медленнее, блаженная дремота охватила его, и уже казалось, что откуда-то издалека доносится до него огорченный материнский голос:

— О аллах, как исхудал мой мальчик, все ребра пересчитать можно…

Глава седьмая

Рано утром в дверь постучали.

— Да будет мир в этом доме! — раздался шутливый голос. — Кто спит? Кто бодрствует?

Шахсанем, стоя на коленях на старом паласе, раскатывала тесто для хингала. Она сразу узнала голос Джовдата и радушно отозвалась:

— Заходи, заходи. Вугар давно проснулся!

Джовдат переступил одной ногой порог, и хотя едкий дым от очага, заполнивший комнату, резал глаза и перехватывал дыхание, он, верный себе, пошутил:

— Кажется, я вовремя подоспел. Везучий я человек, теща меня любит!

Шахсанем поворошила концом скалки угли в очаге и, раздув пламя, повернулась к Джовдату:

— Добро пожаловать! Не стой в дыму. В самом деле, тебя любит твоя теща, пройди, сядь рядом с Вугаром.

Протирая слезящиеся глаза, Джовдат подошел к тахте и поздоровался с Вугаром, который ещё лежал под одеялом, не сводя взгляда с кусочков теста, аккуратно разложенных в большом медном луженом тазу.

— Догадливый я, однако! Сидя в правлении, поглядел в окно, вижу: из вашей трубы дым валит. Сразу смекнул: Шахсанем-хала хингал готовит. Быстро отдал приказания бригадирам, поплевал на пятки — и бегом сюда. Боялся опоздаю лишусь хингала.

— Напрасно боялся, сынок, — радушно ответила Шахса нем. — Я уж думала, приготовлю все и пошлю за тобой соседского мальчика. Вугару в горло не полезет мое угощение, если рядом не будет друга.

— Насчет аппетита не беспокойся, Шахсанем-хала. Я прихватил с собой верное средство, готовь побольше теста, масла, приправы не пожалей, а там пусть лучше лопнут наши животы, чем хоть один хингал останется на тарелке!

Джовдат расстегнул синий плащ и, достав из внутреннего кармана бутылку водки, торжественно поставил на тахту. Повернувшись к Вугару, полушутя-полусерьезно добавил:

— Вот вы, горожане, бежите от вонючего, ядовитого дыма. Денно и нощно ломаете голову, как очистить городской воздух. А мы, деревенские, мечтаем о дыме из очагов… Как увидим, что из трубы дым валит, так спешим туда, заранее зная, что в этом доме встретят гостя вкусной едой…

Вугар лежал на спине, закинув руки за голову и устремив глаза в черный от копоти потолок. Веселая болтовня Джовдата не могла оставить его равнодушным. Он серьезно ответил:

— Ничего, придет время — и в городе дым перестанет быть врагом. Обезвредим…

— Мы тоже мечтаем о таком времени! Потому что тот, кто трудится над разрешением этой насущной проблемы, родился в нашем селе! — Джовдат произнес это громко, подчеркивая каждое слово, потом многозначительно помолчал, не сводя глаз с Вугара, и проворчал себе под нос: — Не могу скрыть от тебя, матушка Шахсанем, свое недоумение. Есть у моего друга одна черта, которая доставляет нам немало огорчений. Почему-то раньше мы не замечали, что он очень ленив, настоящий последователь Обломова.

Вугар нахмурился, сразу же уловив смысл последних фраз Джовдата, и вопросительно поглядел на него, ожидая, что он еще скажет.

Джовдат не смог до конца выдержать серьезного тона. Невольная озорная усмешка сморщила его губы. Он заискивающе сложил на груди руки и чуть склонил голову.

— Может, вы осчастливите нас, Илья Ильич, и подниметесь наконец? Сделайте милость! К вам пожаловал ваш лучший друг, а принимать гостя в постели — неуважение!

На самом деле Вугар проснулся давно, поднялся вместе с Шахсанем и, не слушая ее возражений, сам наколол дров и растопил очаг, стараясь чем может помочь матери. Но вчерашняя слабость еще не прошла, и, закончив хозяйственные дела, он снова разделся и лег в постель. Поняв наконец, что Джовдат дурачится, Вугар весело рассмеялся. Принимая игру, затеянную другом, он торопливо натянул на грудь одеяло и, кутаясь, жалобно простонал:

— О, нет, нет! Не подходите ко мне, сударь. Вы с холода!

Джовдат, ухватив конец одеяла, потянул его на себя.

— Потрудитесь, Илья Ильич! Не забывайте, что сейчас шестидесятые годы двадцатого века! Каждая минута на счету. Наш век — век пламенной деятельности…

— Жаль, жаль, уважаемый господин, ворвавшийся ко мне с холода. Весьма, весьма сожалею, что мы встретились с вами в этом деловом веке. Нарушать покой друзей и вмешиваться в их образ жизни по меньшей мере предосудительно! В моем, минувшем, деликатном веке за подобные действия вы были бы вызваны на дуэль.

Лицо Джовдата искривилось в лукавой гримасе.

— А ну, вставай, почтенный господин Обломов! — тоном, — не допускающим возражений, приказал он. — Хватит проповедовать о ваших прогнивших порядках. Подымайся! Я сию же минуту вызываю тебя на дуэль! Хингальную дуэль. И секундантом нашим будет Шахсанем-хала.

— Хингальная дуэль?… Что-то я не слышал о такой, сударь…

— Сейчас растолкую вашему благородию! Это значит, кто не уничтожит целый поднос хингала, а потом не оближет пальчики, тот потерпел поражение.