Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл - Л.И.Шинкарев

Чиерне-над-Тисой, говорят, сорвался, бросил в адрес Кригеля что-то непри-

личное настолько, что чешская делегация в знак протеста покинула зал за-

седания. Что именно он сказал, воспроизвести трудно, в стенограмме это не

зафиксировано. Фразы в этом месте не стыкуются, наводя на мысль о чьей-

то торопливой редактуре. Зденек Млынарж уверяет, будто Шелест, критикуя

чехов, заметил, что «галицийский еврей» Кригель для него не партнер. Тогда

Дубчек и вся делегация поднялись и демонстративно ушли. Вечером совет-

ские участники встречи принесли чехам извинения 45.

Эпизод вряд ли заслуживает внимания; мало ли что бывает между муж-

чинами, когда нервы на пределе. Но он выдает умонастроение той части

кремлевского руководства, которая объясняла себе и народу Пражскую вес-

ну как сговор еврейской диаспоры в Чехословакии с международным сио-

низмом, с разведками иностранных государств. Как потом напишет одна из

российских газет, «в свое время от нас (граждан СССР) была скрыта главен-

ствующая роль сионизма в развитии чехословацких событий; тем самым со-

вершалось очередное ему попустительство. Сионизму было дозволено свой

чехословацкий опыт под лозунгом “перестройки” использовать в нашей

стране» 46.

Публичный выпад Шелеста против Кригеля, если он имел место, был,

возможно, бессознательной реакцией на стрессовую ситуацию, как она скла-

дывалась, когда кремлевскому руководству предстояло принимать решение

о вводе войск.

Можно было бы довериться Млынаржу, его цепкой памяти, когда бы он

был в Чиерне-над-Тисой и сам слышал. Но о дискуссиях на станции он знает

от других. А Шелест, сколько его ни донимали вопросами, происшествия не

подтверждал. Иван Сынек, сидевший на переговорах за спиной Дубчека, за-

труднялся воспроизвести шелестовское выражение дословно, но хорошо

помнит, что «оно было откровенно антиеврейской направленности» 47.

Лучше с памятью у Ивана Шедивого, сотрудника аппарата ЦК КПЧ, то-

гда тоже находившегося в зале заседания: «Шелест сказал, что “какой-то га-

лицийский еврей еще будет нам тут…” – и дальше в этом роде» 48.

Сомнения, был или не был этот эпизод, развеял Василь Биляк, ближай-

ший личный друг Петра Шелеста. Выступление Шелеста, он помнит, «было

направлено против национализма и сионизма». Кригель возмутился: почему,

говоря о сионизме, Шелест смотрел на него. «Несмотря на свою резкую нату-

ру, Шелест спокойно ответил, что может смотреть, куда хочет». Cидевшие за

спиной Дубчека советники, главным образом Иван Сынек, стали передавать

Дубчеку записки, предлагая заявить против выпада Шелеста протест. «Дуб-

чек высказал протест, на что советская делегация ответила, что если чехо-

словацкая сторона настаивает, протест будет внесен в протокол» 49.

Видимо, Шелест, раздраженный сидевшим напротив Кригелем, позво-

лил вырваться из глубин подсознания ждавшей своего часа дремучей не-

приязни не столько к конкретному человеку, а к выраженному в нем типу

«чужака», одному из суетливого племени, о котором у его окружения самое

дурное мнение. Ну хоть бы вели себя не так активно, не лезли бы на самый

верх. Так нет же, они везде, даже тут, на переговорах в Чиерне-над-Тисой!

Он не сомневался, что братья-славяне испытывают те же чувства. Но

когда Сынек, сидевший за спиной Дубчека, что-то шепнул Дубчеку на ухо и

тот поднялся, за ним, не сговариваясь, встала и покинула помещение вся че-

хословацкая делегация. Такого демарша не ожидал ни уверенный в себе Ше-

лест, ни другие члены Политбюро.

Как мне потом расскажет Черник, «мы пошли в свой вагон. Поужинали.

К нам зашел Косыгин, за ним Суслов и Шелест. Пришли извиниться. Говорил

Косыгин. Нет сил, говорил он, которые могли бы нашу дружбу нарушить.

Виновника, вы видите, мы взяли с собой, чтобы вы поверили, что мы по-

настоящему раскаиваемся. Они принесли с собой бутылку армянского конь-

яка. Кригель молчал. Шелест извинялся, но как-то формально. Мне потом го-

ворили, что советская делегация ему всыпала. Могли сорваться перегово-

ры…» 50.

К убежденным коммунистам, а доктор Кригель был именно таким,

лучшая часть чешской интеллигенции никогда не относилась оголтело, как

это свойственно политическим крикунам. Многие, придерживаясь принци-

пиально иных воззрений, но свободные от фанатичной ненависти к думаю-

щим иначе, уважали в коммунистах часто крупные личности, полагая воз-

можной трансформацию их взглядов в сторону близкой им социал-

демократии. Вацлав Гавел именно так представлял себе эволюцию

Кригеля 51.

О последних днях Франтишека Кригеля мне потом расскажет Иржи

Ганзелка. Они виделись 3 декабря 1984 года, когда жизнь перенесшего ин-

фаркт доктора пошла на часы. «Знаешь, это удивительная судьба… Рос в

бедной семье в Галиции. С молодости в рабочем движении, в событиях 1948

года. Когда начался процесс над Сланским, Франтишека сначала тоже хотели

забрать. Но он тогда не был так знаменит и отделался только тем, что был

снят с высоких постов. Спасло приглашение на Кубу. Три года он работал на

острове, пока не создал систему здравоохранения. Тогда лучшую в странах

«третьего мира».

Мы часто встречались у меня или у него дома. Ему лично, для себя, ни-

чего не надо было. Когда стал членом президиума ЦК партии, отказался от

положенной ему высокой зарплаты и настоял, чтобы ему платили как обыч-

ному врачу. Это в четыре-пять раз меньше. «Мы с Ривой оба работаем, нам

хватает…» На самом верху он был единственный, кто отказался от персо-

нальной машины, от дачи, от спецмагазинов. Знай это улица, она бы подума-

ла, что среди нас святой.

При «нормализации» Франту исключили из партии, лишили работы,

стали вызывать на допросы. Он в числе первых подписал «Хартию-77». Тогда

в подъезд дома, где они с Ривой жили, на их пятый этаж втащили садовую

скамейку. Устроили полицейский пост круглосуточного дежурства. Поли-

цейские записывали каждого, кто входил и выходил из квартиры Кригелей.

Время прихода, время ухода. У подъезда дежурила машина с четырьмя поли-

цейскими. Когда мы с Франтой куда-нибудь шли, за нами, не отставая, шага-

ли два полицейских, а двое других сопровождали в медленно идущей ма-

шине.

Как-то мы приехали на дачу к нашему другу Иржи Гаеку. Франта вошел

в калитку, я чуть замешкался. Бежит человек, пиджак нараспашку, кричит:

«Кригель, обратно! Кригель, обратно!» Я спрашиваю, с кем имею честь. «Я

лейтенант госбезопасности!» Если, говорю ему, вы хотите что-то сказать

господину, который прошел к профессору Гаеку, вы сначала застегните пи-

джак, приведите себя в порядок, а потом в вежливой форме обратитесь к

доктору Франтишеку Кригелю. Лейтенант все в точности исполнил и сооб-

щил, что находиться на даче Иржи Гаека Франтишеку Кригелю запрещено.

Мы вынесли стол за ограду, к дороге, смущая прибежавших полицейских, не

имевших указаний на этот счет.

Последние два месяца Франта тяжело болел. Он знал, что доживает по-

следние дни. Каждый разговор, когда мы с друзьями приходили к нему, был

как исповедь. Говорить ему было все тяжелее. Он задыхался. Последнее, что

мы слышали: «Прошу вас, позаботьтесь о Риве…» Мы ушли от Франты после

обеда, а вечером он умер. Кремировали Франту 3 сентября 1979 года в Праге-

2 в Мотоле. Ему был 71 год» 52.

А что же Петр Ефимович Шелест?

В последнюю нашу встречу в марте 1991 года Петр Ефимович расска-

зывал об отце Ефиме Дмитриевиче, как он в восемнадцать лет пошел в ар-

мию вместо старшего брата. У брата было двое детей. «Тогда порядок был

такой – если не можешь пойти в армию, нанимай кого-нибудь. Собрались

родственники и говорят: “Ефимка, дорогой, ты любишь своего брата Заха-

ра?” – “Люблю, очень люблю, его малышей люблю”. – “Так вот его в армию

призывают, а как же жена останется, дети. Ты не женат, еще успеешь, может,

ты пойдешь за Захара?” – “Выпили мы, – вспоминал отец, – и так я загудел в

армию на 25 лет”. Служил он в гусарском полку. Однажды вызывает коман-

дир: “Шелест, бери эскадрон, иди в разведку”. Эскадрон пошел в разведку,

добыл турецкого “языка”, привел – командиру крест и ему крест. Отец пол-

ный кавалер Георгиевских и Николаевского крестов. Николаевский он полу-

чил 19 февраля 1878 года за бои на Шипке, под Плевной...» 53

Петр Ефимович открыл дверцу дубового шкафа и снял с вешалки свой

китель генерал-майора. Тут тоже награды по пояс. Может, чуть меньше, чем