Россiя въ концлагерe - Иван Солоневич

-- Подходящая кожанка. И гдe это вы ее купили? {252}

По рожe урки видно ясно: онъ подсчитываетъ -- за такую кожанку не меньше какъ литровъ пять перепадетъ -- обязательно сопру...

Урки въ баракe -- это хуже холода, тeсноты, вшей и клоповъ. Вы уходите на работу, ваши вещи и ваше продовольствiе остаются въ баракe, вмeстe съ вещами и продовольствiемъ ухитряется остаться какой-нибудь урка. Вы возвращаетесь -- и ни вещей, ни продовольствiя, ни урки. Черезъ день-два урка появляется. Ваше продовольствiе съeдено, ваши вещи пропиты, но въ этомъ пропитiи принимали участiе не только урки, но и кто-то изъ мeстнаго актива -- начальникъ колонны, статистикъ, кто-нибудь изъ УРЧ и прочее. Словомъ, взывать вамъ не къ кому и просить о разслeдованiи тоже некого. Бывалые лагерники говорили, что самое простое, когда человeка сразу по прибытiи въ лагерь оберутъ, какъ липку, и человeкъ начинаетъ жить по классическому образцу: все мое ношу съ собой. Насъ на Погрe ограбить не успeли -- въ силу обстоятельствъ, уже знакомыхъ читателю, и подвергаться ограбленiю намъ очень не хотeлось. Не только въ силу, такъ сказать, обычнаго человeческаго эгоизма, но также и потому, что безъ нeкоторыхъ вещей бeжать было бы очень некомфортабельно.

Но урки -- это все-таки не активъ. Дня два-три мы изворачивались такимъ образомъ: навьючивали на себя елико возможное количество вещей, и такъ и шли на работу. А потомъ случилось непредвидeнное происшествiе.

Около насъ, точнeе, надъ нами помeщался какой-то паренекъ лeтъ этакъ двадцати пяти. Какъ-то ночью меня разбудили его стоны. "Что съ вами?" -- "Да животъ болитъ, ой, не могу, ой, прямо горитъ"... Утромъ паренька стали было гнать на работу. Онъ кое-какъ сползъ съ наръ и тутъ же свалился. Его подняли и опять положили на нары. Статистикъ изрекъ нeсколько богохульствъ и оставилъ паренька въ покоe, пообeщавъ все же пайка ему не выписать.

Мы вернулись поздно вечеромъ. Паренекъ все стоналъ. Я его пощупалъ. Даже въ масштабахъ моихъ медицинскихъ познанiй можно было догадаться, что на почвe неизмeнныхъ лагерныхъ катарровъ (сырой хлeбъ, гнилая капуста и прочее) -- у паренька что-то вродe язвы желудка. Спросили старшину барака. Тотъ отвeтилъ, что во врачебный пунктъ уже заявлено. Мы легли спать -- и отъ физической усталости и непривычныхъ дней, проводимыхъ въ физической работe на чистомъ воздухe, я заснулъ, какъ убитый. Проснулся отъ холода, Юры -нeтъ. Мы съ Юрой приноровились спать, прижавшись спиной къ спинe, -- въ этомъ положенiи нашего наличнаго постельнаго инвентаря хватало, чтобы не замерзать по ночамъ. Черезъ полчаса возвращается Юра. Видъ у него мрачный и рeшительный. Рядомъ съ нимъ -- какой-то старичекъ, какъ потомъ оказалось, докторъ. Докторъ пытается говорить что-то о томъ, что онъ-де разорваться не можетъ, что ни медикаментовъ, ни мeстъ въ больницe нeтъ, но Юра стоитъ надъ нимъ этакимъ коршуномъ, и видъ у Юры профессiональнаго убiйцы. Юра говоритъ угрожающимъ тономъ: {253}

-- Вы раньше осмотрите, а потомъ ужъ мы съ вами будемъ разговаривать. Мeста найдутся. Въ крайности -- я къ Успенскому пойду.

Успенскiй -- начальникъ лагеря. Докторъ не можетъ знать, откуда на горизонтe третьяго лагпункта появился Юра и какiя у него были или могли быть отношенiя съ Успенскимъ. Докторъ тяжело вздыхаетъ. Я говорю о томъ, что у паренька, повидимому, язва привратника. Докторъ смотритъ на меня подозрительно.

-- Да, нужно бы везти въ больницу. Ну что-жъ, завтра пришлемъ санитаровъ.

-- Это -- завтра, -- говоритъ Юра, -- а парня нужно отнести сегодня.

Нeсколько урокъ уже столпилось у постели болящаго. Они откуда-то въ одинъ моментъ вытащили старыя, рваныя и окровавленныя носилки -- и у доктора никакого выхода не оказалось. Парня взвалили на носилки, и носилки въ сопровожденiи Юры, доктора и еще какой-то шпаны потащились куда-то въ больницу.

Утромъ мы по обыкновенiю стали вьючить на себя необходимeйшую часть нашего имущества. Къ Юрe подошелъ какой-то чрезвычайно ясно выраженный урка, остановился передъ нами, потягивая свою цыгарку и лихо сплевывая.

-- Что это -- паханъ твой? -- спросилъ онъ Юру.

-- Какой паханъ?

-- Ну, батька, отецъ -- человeчьяго языка не понимаешь?

-- Отецъ.

-- Такъ, значитъ, вотъ что -- насчетъ борохла вашего -- не бойтесь. Никто ни шпинта не возьметъ. Будьте покойнички. Парнишка-то этотъ -- съ нашей шпаны. Такъ что вы -- намъ, а мы -- вамъ.

О твердости урочьихъ обeщанiй я кое-что слыхалъ, но не очень этому вeрилъ. Однако, Юра рeшительно снялъ свое "борохло", и мнe ничего не оставалось, какъ послeдовать его примeру. Если ужъ "оказывать довeрiе" -такъ безъ запинки. Урка посмотрeлъ на насъ одобрительно, еще сплюнулъ и сказалъ:

-- А ежели кто тронетъ -- скажите мнe. Тутъ тебe не третiй отдeлъ, найдемъ вразъ.

Урки оказались, дeйствительно, не третьимъ отдeломъ и не активистами. За все время нашего пребыванiя въ Медгорe у насъ не пропало ни одной тряпки. Даже и послe того, какъ мы перебрались изъ третьяго лагпункта. Таинственная организацiя урокъ оказалась, такъ сказать, вездeсущей. Нeчто вродe китайскихъ тайныхъ обществъ нищихъ и бродягъ. Нeсколько позже -- Юра познакомился ближе съ этимъ мiромъ, оторваннымъ отъ всего остального человeчества и живущимъ по своимъ таинственнымъ и жестокимъ законамъ. Но пока что -- за свои вещи мы могли быть спокойны.

В ЧЕРНОРАБОЧЕМЪ ПОЛОЖЕНIИ

Насъ будятъ въ половинe шестого утра. На дворe еще тьма. Въ этой тьмe выстраиваются длинныя очереди лагерниковъ -- за {254} своей порцiей утренней каши. Здeсь порцiи раза въ два больше, чeмъ въ Подпорожьи: такъ всякiй совeтскiй бытъ тучнeетъ по мeрe приближенiя къ начальственнымъ центрамъ и тощаетъ по мeрe удаленiя отъ нихъ. Потомъ насъ выстраиваютъ по бригадамъ, и мы топаемъ -- кто куда. Наша бригада идетъ въ Медгору, "въ распоряженiе комендатуры управленiя".

Приходимъ въ Медгору. На огромной площади управленческаго городка разбросаны зданiя, службы, склады. Все это выстроено на много солиднeе лагерныхъ бараковъ. Посерединe двора -- футуристическаго вида столпъ, и на столпe ономъ -- бюстъ Дзержинскаго, -- такъ сказать, основателя здeшнихъ мeстъ и благодeтеля здeшняго населенiя.

Нашъ бригадиръ исчезаетъ въ двери комендатуры и оттуда появляется въ сопровожденiи какого-то мрачнаго мужчины, въ лагерномъ бушлатe, съ длинными висячими усами и изрытымъ оспой лицомъ. Мужчина презрительнымъ окомъ оглядываетъ нашу разнокалиберную, но въ общемъ довольно рваную шеренгу. Насъ -- человeкъ тридцать. Одни отправляются чистить снeгъ, другiе рыть ямы для будущаго ледника чекистской столовой. Мрачный мужчина, распредeливъ всю шеренгу, заявляетъ:

-- А вотъ васъ двое, которые въ очкахъ, -- берите лопаты и айда за мной.

Мы беремъ лопаты и идемъ. Мрачный мужчина широкими шагами перемахиваетъ черезъ кучи снeга, сора, опилокъ, досокъ и чортъ его знаетъ, чего еще. Мы идемъ за нимъ. Я стараюсь сообразить, кто бы это могъ быть не по его нынeшнему оффицiальному положенiю, а по его прошлой жизни. Въ общемъ -сильно похоже на кондоваго рабочаго, наслeдственнаго пролетарiя и прочее. А впрочемъ -- увидимъ...

Пришли на одинъ изъ дворовъ, заваленный пиленымъ лeсомъ: досками, брусками, балками, обрeзками. Мрачный мужчина осмотрeлъ все это испытующимъ окомъ и потомъ сказалъ:

-- Ну, такъ вотъ, значитъ, что... Всю эту хрeновину нужно разобрать такъ, чтобы доски къ доскамъ, бруски къ брускамъ... Въ штабели, какъ полагается.

Я осмотрeлъ все это столпотворенiе еще болeе испытующимъ окомъ:

-- Тутъ на десять человeкъ работы на мeсяцъ будетъ.

"Комендантъ" презрительно пожалъ плечами.

-- А вамъ что? Сроку не хватитъ? Лeтъ десять, небось, имeется?

-- Десять не десять, а восемь есть.

-- Ну, вотъ... И складайте себe. А какъ пошабашите -- приходите ко мнe -- рабочее свeдeнiе дамъ... Шабашить -- въ четыре часа. Только что прибыли?

-- Да.

-- Ну, такъ вотъ, значитъ, и складайте. Только -- жилъ изъ себя тянуть -- никакого расчету нeтъ. Всeхъ дeлъ не передeлаешь, а сроку хватитъ...

"Комендантъ" повернулся и ушелъ. Мы съ Юрой спланировали {255} нашу работу и начали потихоньку перекладывать доски, бревна и прочее. Тутъ только я понялъ, до чего я ослабь физически. Послe часа этой, въ сущности, очень неторопливой работы -- уже еле ноги двигались.

Погода прояснилась. Мы усeлись на доскахъ на солнцe, достали изъ кармановъ по куску хлeба и позавтракали такъ, какъ завтракаютъ и обeдаютъ и въ лагеряхъ, и въ Россiи вообще, тщательно прожевывая каждую драгоцeнную крошку и подбирая упавшiя крошки съ досокъ и съ полъ бушлата. Потомъ -посидeли и поговорили о массe вещей. Потомъ снова взялись за работу. Такъ незамeтно и прошло время. Въ четыре часа мы отправились въ комендатуру за "рабочими свeдeнiями". "Рабочiя свeдeнiя" -- это нeчто вродe квитанцiи, на которой "работодатель" отмeчаетъ, что такой-то заключенный работалъ столько-то времени и выполнилъ такой-то процентъ нормы.

Мрачный мужчина сидeлъ за столикомъ и съ кeмъ-то говорилъ по телефону. Мы подождали. Повeсивъ трубку, онъ спросилъ мою фамилiю. Я сказалъ. Онъ записалъ, поставилъ какую-то "норму" и спросилъ Юру. Юра сказалъ. "Комендантъ" поднялъ на насъ свои очи: