Мятеж на «Эльсиноре» - Джек Лондон

Хотя разговор перешел на другие, более спокойные темы, я не мог не обратить внимания на то, что он не опроверг моего обвинения в подслушивании разговоров матросов. А между тем, с чем против воли соглашался даже сам мистер Пайк, он хороший моряк и хороший помощник капитана – за исключением своей неподобающей близости с людьми на баке, близости, которую даже китайцы – кок и буфетчик – осуждают как недостойную морского офицера и опасную для судна.

Хотя даже такие люди, как три висельника, настолько измучены трудностями плавания, что у них не хватает мужества для сопротивления, трое самых хилых на баке не только не умирают, но и полны жизни, как прежде. Это – Энди Фэй, Муллиган Джекобс и Чарльз Дэвис. Какая странная безграничная жизненная сила поддерживает их – совершенно непонятно. Разумеется, Чарльз Дэвис уже давно должен бы оказаться за бортом с привязанным к ногам мешком угля. А Энди Фэй и Муллиган Джекобс всегда были не более как вытрепанными мочалками, а не людьми. Тем не менее, гораздо более сильные люди очутились за бортом, и теперь гораздо более сильные люди лежат совершенно беспомощные в промокших койках бака. А эти две злобно горящие щепки стоят все свои вахты и отвечают на все вызовы к работе обеих вахт.

Да и наши куры проявляют такую же жизненную силу. Лишенные перьев, полузамерзшие, несмотря на керосиновую печку, периодически облитые ледяной водой, которая под собственной тяжестью просачивается сквозь брезент, все же до единой живы. Не является ли это результатом естественного отбора? Быть может, эти экземпляры, пережившие все трудности пути от Балтиморы до Горна, обладают железной выносливостью и способны пережить что угодно? В таком случае де-Ври следовало бы взять их, спасти и с их помощью вывести самую выносливую породу кур в мире! После этого я всегда буду сомневаться в старинном английском выражении «куриная душа». Судя по цыплятам «Эльсиноры», оно ошибочно.

Наши три «цыгана с Горна», пришельцы из шторма, с мечтательными глазами цвета топаза, также не лишены мужества. Суеверно избегаемые остальной командой, чуждые всем вокруг за неимением какого бы то ни было общего языка, они, тем не менее, отличные моряки, всегда бросающиеся первыми на работу и навстречу опасности. Они вошли в состав вахты мистера Меллера и всегда держатся отдельно от остальных матросов. А когда случается задержка или приходится чего-нибудь ожидать, они становятся плечом к плечу и стоят, раскачиваясь в такт движениям палубы, и в их бледных глазах цвета топаза реют далекие мечты, и я уверен, что мечтают они о далекой стране, где матери с белесыми очами цвета топаза и песочно-белокурыми волосами дают жизнь сыновьям и дочерям, которые остаются верными своей расе – с такими же топазовыми глазами и песочно-белокурыми волосами.

Но остальная часть команды! Например, мальтийский кокни? У него слишком живой ум, слишком обостренная чувствительность для того, чтобы он мог быть выносливым. Он – только тень прежнего мальтийского кокни. Его щеки втянулись, под глазами появились темные страдальческие круги, а сами глаза, не то латинские, не то английские, глубоко запали и ярко горят словно в лихорадке.

Том Спинк, крепкий англо-сакс и хороший моряк, выдержавший все испытания у мистера Пайка, совсем упал духом. Он трусит и жалуется. Он настолько надломлен, что, хотя все еще исполняет свою работу, совсем потерял и гордость, и стыд.

– Я никогда больше не пойду вокруг Горна, сэр, – начал он, когда я однажды утром поздоровался с ним у штурвала. – Я и раньше клялся в этом, но на этот раз так и будет. Больше никогда, сэр. Больше никогда.

– А почему вы клялись в этом раньше? – спросил я.

– Это было на «Нагоме», сэр, четыре года назад. Двести тридцать дней мы шли от Ливерпуля до Фриско. Подумайте только, сэр. Двести тридцать дней! И мы были нагружены цементом и креозотом. Мы похоронили капитана как раз здесь, против Горна. Съестные припасы иссякли. Большинство из нас умерли от цинги. Все мы попали в госпиталь в Фриско. Это был сущий ад, вот что это было, и продолжалось двести тридцать дней подряд!

– А вы тем не менее снова нанялись в плавание вокруг Горна? – засмеялся я.

А сегодня утром Том Спинк сказал мне:

– Если бы мы потеряли плотника, сэр, вместо Бони.

В ту минуту я не понял, к чему он клонит; позже я вспомнил эти слова. Плотник был финн, Иона, колдун, проделывавший шутки с ветрами и вредивший бедным морякам.

Да, и я открыто сознаюсь, что в достаточной мере устал от этой непрестанной борьбы с Великим Западным Ветром. И в этой борьбе мы не одни. Когда бы ни рассеялась серая дымка или ни прекратился снежный шквал, мы видим суда, направляющиеся к западу, как и мы, лежащие на галсе и старающиеся держаться западного направления. А иногда, когда серая завеса тумана редеет и поднимается, мы видим счастливое направляющееся на восток судно, бегущее под попутным ветром и отсчитывающее мили. Вчера я видел, как мистер Пайк показывал в ярости кулаки такому судну, дерзко пробежавшему мимо нас на расстоянии не более четверти мили.

А люди «прыгают». Мистер Пайк погоняет их своими огромными кулаками, как об этом свидетельствуют лица многих матросов. Они так слабы, а он так страшен, что я уверен, он мог бы один перепороть целую вахту. Я не могу не отметить, что мистер Меллер отказывается принимать участие в таком понукании. А, между тем, я знаю, что он привычный погонщик и что он не чуждался понукания в начале нашего плавания. Но теперь он, по-видимому, склонен поддерживать хорошие отношения с командой. Я бы хотел знать, что думает об этом мистер Пайк, так как он не может не видеть того, что происходит. Однако я слишком хорошо знаю, что произошло бы, если бы я коснулся этого вопроса. Он бы выбранил меня и дня на три замкнулся бы в дурном расположении духа. А нам с Маргарет и без того достаточно грустно и уныло в каюте и за обеденным столом, чтобы вызвать неудовольствие старшего помощника.

Глава XL

Дал о себе знать еще один жестокий морской предрассудок. Раз навсегда наши дураки решили, что финны – колдуны. Мы находимся к западу от скал Диэго Рамирец и идем на запад со скоростью двенадцати узлов в час, подгоняемые в спину восточным ветром. А плотник исчез. Его исчезновение совпало с приходом восточного ветра.

Вчера утром, когда Вада помогал мне одеваться, меня удивило серьезное выражение его лица. Он печально качал головой, передавая мне новости. Плотник исчез. В поисках его обыскали все судно. Плотника не нашли.

– А что думает об этом буфетчик? – спросил я. – Что думает Луи? А Ятсуда?

– Несомненно, матросы убили плотника, – был ответ. – Это очень скверное судно. Очень скверные люди. Настоящие свиньи! Настоящие собаки! Все время убийства! Все время убийства! Всех перебьют – вот увидите!