Хижина дяди Тома - Гарриет Бичер-Стоу

Помолчав немного, Касси продолжала:

— У нас было двое детей. Первым родился сын. Мы назвали его Генри. Он был так похож на отца, у него были такие же прекрасные глаза, такой же лоб, и волосы густыми прядями обрамляли его лицо. Он был такой же умный, такой же одаренный, как отец. Зато все говорили, что маленькая Элиза — вылитый мой портрет. Он так гордился мной и нашими детьми! О, какие это были радостные дни! Я была счастлива, как только может быть счастлива женщина! Но потом пришли тяжелые времена… Один из его кузенов — Бэтлер, очень друживший с ним, приехал в Новый Орлеан. Генри считал его другом, но я… С первой минуты, как только увидела его, я стала его бояться. У меня было предчувствие, что этот человек навлечет на нас горе… Часто по вечерам они с Генри уходили куда-то и возвращались домой в два, в три часа ночи. Я ничего не смела сказать. Генри был самолюбив и обидчив. Но страх не переставал терзать меня. Оказалось, что кузен водил Генри в игорные дома, а характер у Генри был такой, что стоило ему сесть за карточный стол, как его уже никакими силами нельзя было оторвать. Бэтлер познакомил Генри с другой женщиной… Очень скоро я почувствовала, что сердце Генри уже не принадлежит мне. О да, с каждым днем он уходил от меня все дальше и дальше. Сердце мое разрывалось на части… Его подлый друг предложил в конце концов продать ему меня и моих детей. Тогда он уплатит карточные долги Генри. И Генри продал нас… Он сказал мне, что уезжает по делам за город и пробудет там недели две-три. Он говорил со мной ласковее, чем в последнее время, уверял, что вернется… Но меня нельзя было обмануть. Я чувствовала, что пробил час. Я словно окаменела, не могла ни плакать, ни произнести ни слова… Он поцеловал меня, долго целовал детей и вышел. Я видела, как он вскочил на коня. Я следила за ним глазами, пока он не скрылся из виду. Когда он исчез из моих глаз, я упала без чувств… Тогда явился тот негодяй. Он пришел, чтобы вступить во владение своей собственностью. Он сказал, что купил меня и моих детей. Он показал документы… Я осыпала его проклятиями и заявила, что скорее умру, чем соглашусь жить с ним. «Как вам будет угодно, — сказал он, — но если вы не будете рассудительны, я продам ваших детей и вы уже никогда не увидите их». Он сказал мне, что я давно ему нравилась, что он нарочно запутал Генри в долгах, чтобы принудить его продать меня, что он намеренно свел Генри с другой женщиной и что, узнав все это, я должна понять, как мало тревожат его мои слезы… Пришлось подчиниться. Руки у меня были связаны: ведь дети мои были в его власти. При малейшем сопротивлении он грозил, что продаст моих детей. Таким путем он подчинил меня своим желаниям. О, что это была за жизнь! Жизнь, когда сердце твое топчут изо дня в день… Продолжать любить, хотя любовь и была источником твоих страданий, и быть прикованной к человеку, которого ненавидишь! Я любила когда-то читать Генри вслух, играть, петь, танцевать с ним. Но делать хоть что-нибудь для этого негодяя было для меня настоящей пыткой, и все же я ни в чем не смела отказать ему, иначе он был резок и груб с детьми. Элиза была робким маленьким созданием, но сын мой, Генри, был смел и вспыльчив, как его отец. Он никогда и никому не подчинялся. Мой хозяин постоянно уличал мальчика в какой-нибудь провинности, постоянно ссорился с ним. Я жила в трепете и страхе, стараясь внушить мальчику уважение к хозяину, заставить его вести себя почтительно. Я старалась, чтобы дети не попадались ему на глаза. Все оказалось напрасным! Однажды он пригласил меня проехаться верхом. Вернувшись домой, я не нашла своих детей. Он сказал, что дети проданы. Показал мне деньги — цену их крови. Все рушилось! Я буйствовала, проклинала бога и людей. Он испугался, но не уступил, говоря, что хотя дети и проданы, но от меня будет зависеть возможность увидеться с ними, что если я буду дурно вести себя, это отзовется на их судьбе. Я покорилась, внешне успокоилась. Он намекнул мне, что когда-нибудь выкупит их… Так прошли недели две. Однажды, гуляя, я проходила мимо арестного дома. У входа толпился народ. Мне послышался детский голосок. И вдруг Генри, мой маленький Генри, вырвавшись из рук каких-то мужчин, которые пытались удержать его, с криком бросился ко мне и ухватился за мое платье. Мучители с бранью кинулись за ним, и один из них — о, никогда мне не забыть его лица! — крикнул Генри, что он все равно поймает его, отведет в тюрьму и так проучит, что у него раз и навсегда пропадет охота убегать… Я молила их, заклинала всем святым… Они же смеялись надо мной. Несчастный мальчик кричал, цеплялся за меня… В конце концов они вырвали его из моих объятий. А Генри не переставал кричать: «Мама, мама, мама!» Лицо какого-то человека, стоявшего в толпе, как будто выражало сострадание… Я предложила ему все деньги, которые оказались при мне, умоляя вмешаться. Он отрицательно покачал головой и пояснил: хозяин моего сына жалуется, что с тех пор, как он приобрел Генри, ребенок дерзко ему отвечает и не слушается, вот он и решил сломить упорство мальчика. Я бросилась домой. В ушах моих все еще звенел плач моего сына. Задыхаясь, ворвалась я в гостиную, где застала Бэтлера. Я все рассказала ему и умоляла вступиться. В ответ он только рассмеялся, сказав, что мальчишка получит по заслугам, что его необходимо выдрессировать.

— В эту минуту мозг мой словно заволокло туманом. Я пришла в неистовство. Помню только, что где-то поблизости я увидела большой нож с кривым лезвием… Кажется, я схватила его и бросилась на этого человека. Затем все смешалось… Больше я ничего не помню… Когда я пришла в себя, я находилась в хорошенькой комнатке, но это не была моя прежняя комната. У моей постели сидела старая негритянка. Меня посещал врач. Я была окружена заботой. Вскоре я узнала, что Бэтлер уехал и оставил меня здесь, чтобы продать. Этим и объяснялась забота обо мне… Каждый день меня наряжали, приходили хорошо одетые джентльмены, сидели в моей комнате, курили… Они глядели на меня, задавали мне вопросы, спорили между собой о том, сколько стоит за меня заплатить. Я была такой мрачной и замкнутой, что никто из них не решался купить меня. После их ухода мне грозили побоями, если я не буду более любезной и приветливой. Но вот однажды пришел человек по фамилии Стюарт. Казалось, он относился ко мне с некоторым участием. Он догадывался, что со мной произошло нечто ужасное. Он стал часто заходить ко мне, стараясь беседовать со мной с глазу на глаз, и в конце концов убедил меня поведать ему мою историю. Кончилось тем, что он купил меня и обещал сделать все, что в его силах, чтобы разыскать моих детей и выкупить их. Он отправился в дом, где находился одно время мой маленький Генри… Там ему сказали, что мальчика продали какому-то плантатору с Жемчужной реки. Это было последнее, что мне удалось услышать о нем. Затем Стюарт узнал, где находится моя дочь. Она воспитывалась у какой-то пожилой женщины. Он предложил за нее неимоверную сумму, но хозяева отказались продать ее. Бэтлер узнал, что Стюарт хочет купить ее для меня, и просил передать, что я никогда ее не увижу… Капитан Стюарт был очень добр ко мне. У него была большая плантация, и он увез меня туда. Прошло около года, и у меня родился сын. Дорогое, бедное маленькое существо! Как я любила его! Я никак не могла избавиться от мысли, что не смогу вырастить ребенка. Я взяла несчастного крошку на руки — ему было не более двух недель, — целовала его, целовала без конца, и слезы мои стекали на его личико… Потом я влила ему в рот настой опия и прижала его к своей груди. Так держала я его, пока он не уснул… сном смерти. Какая мука! Сколько слез я пролила! Все думали, что я сделала это случайно, по ошибке… А знаешь, Том, ничем я так не горжусь, как этим поступком! Хоть этого одного удалось спасти от всех страданий. Несчастное дитя! Ничего лучшего, чем смерть, я не могла ему подарить… Вскоре вспыхнула холера. Капитан Стюарт умер. Да, умирали все, кому следовало жить! А я… я была на краю смерти и не умерла. Я переходила из рук в руки, пока не превратилась в больную, увядшую женщину.

Касси умолкла. Она рассказывала эту историю с жаром, слова быстро срывались с ее уст. Лицо казалось полубезумным: она то обращалась к Тому, то говорила сама с собой. Впечатление от ее слов было так сильно, столько огня, столько боли было в них, что Том, слушая ее, забывал о своих ранах. Приподнявшись на локте, он следил глазами за женщиной, которая в возбуждении шагала по сараю, при каждом движении встряхивая густые темные волосы, ниспадающие на ее плечи.

— Ты говорил мне, — начала она снова, — что нужно противиться злу. Возможно! В монастыре сестры рассказывали мне о дне Страшного суда, когда все наши поступки раскроются. О, сколько страданий будет тогда отомщено! Нашим мучителям кажется, что страдания наши и наших детей — ничто. Когда я, бывало, бегала по улицам в поисках своих детей, в душе моей жила такая ненависть, что ее, казалось мне, было достаточно, чтобы уничтожить целый город! Я страстно желала, чтобы дома рухнули, чтобы мостовые разверзлись под моими ногами… О, как я жажду, чтобы был такой суд, на котором я могла бы свидетельствовать против тех, кто погубил меня и моих детей, погубил и душу мою, и тело! Молодой девушкой я была благочестива и скромна, теперь я — погибший человек!