Дочери Волхова - Елизавета Дворецкая

Вольга посмотрел на нее с тайной благодарностью. Предупреждать об опасности Велема, в котором он по-прежнему видел разрушителя своего счастья, ему не хотелось, но и спокойно ждать, когда тому подстроят ловушку, тоже было противно и горько.

– Вы-то когда делать дело собрались? – спросила Остряна.

– После Перунова дня.

– Вот той ночью и уедешь. Все пьяные будут лежать, похмельные, а ты не пей и своим парням не давай – и лишнее время получите.

Вольга кивнул и опустил голову. Любозвана потянула золовку за рукав – она видела, что брат ее хочет остаться один. Уже дойдя до двери, она вдруг не выдержала, метнулась к нему и порывисто обняла его голову.

– Голубчик ты мой! – всхлипывая, Любозвана поцеловала брата в спутанные кудри. – Красавец ты наш! Уж потерпи как-нибудь! Лишь бы живым уйти, а невесту другую найдешь! Мало ли девок хороших! Только ты голову не подставляй свою, родненький мой, ведь один ты у отца! Один ты в роду сын! Случись с тобой что, кому Плесков достанется – изборским князьям? Деденьке проклятому? Не дай ты отцу, да и мне дожить до такого горя! Пожалей себя, Перынью-матушкой молю!

– Ладно, ладно тебе! – Вольга, кривясь от досады и боли, стал отпихивать от себя руки сестры, причитания которой только растравляли душу. – Уйди, Любаня. Иди себе.

Выпроводив их наконец, он вернулся на лавку, сел и снова обхватил голову руками. Все в нем кричало от боли при мысли, что своим бездействием он позволит увезти Дивляну и навсегда лишится ее. Ради будущего рода, будущих плесковских князей он хотел привести в дом такую жену, как Дивомила Домагостевна. Но сейчас под угрозой выживание рода, и предки не простят ему своеволия и легкомыслия. Он может любить или не любить своих невест, но судьба рода принадлежит не ему одному, и ею он не вправе распоряжаться. Думай он иначе, он был бы недостоин любви такой девушки, как Дивляна!

В Перунов день на священном холме с самого рассвета гремели кудесы: двенадцать мужчин, Перунова дружина, пришли туда спозаранку и теперь призывали сородичей почтить Отца Грома. Грохот, разносившийся по берегу и над водой, был слышен далеко; казалось, само божество проснулось в великдень и подает весть о своем присутствии. От этого звука внутри поселялась дрожь, делалось и жутко, и весело, как в сильную грозу. Каждый невольно поднимал голову и оглядывал небокрай, ожидая увидеть там темные тучи, в которых приходит к смертным сам Перун, сын Перыни. И священные костры, разложенные во рву, все восемь, были словно отражение небесного огня.

Рожь поспела, но сегодня никто не работал – иначе Перун за неуважение побьет градом готовый урожай, сожжет его молниями. А непогоды боялись: с утра было ясно, и едва солнце поднялось и высохла роса, как вскоре установилась томительная жара. Жарко было всю последнюю пятерицу, и по всем приметам ожидалась гроза. Этот день в редкий год без нее обходится.

Перунов день – праздник мужской, когда зрелые мужчины приносят жертвы, состязаются в воинском искусстве, а молодые парни проходят обряды посвящения, после чего наступающей осенью получают право жениться. Единственная женщина, которая могла при этом присутствовать – Солнцева Дева, дочь Перуна. И впервые за семь десятков лет во время празднования Перунова дня в Перыни, главном и старейшем святилище ильмерских словеничей, девушка держала позолоченную братину, когда Вышеслав поднес к ней дымящееся, истекающее кровью бычье сердце и дал темной струе упасть в темную пенящуюся жидкость.

Дивляна едва помнила себя, когда держала чашу. Ее опять нарядили в рубаху Огнедевы, возложили на грудь золотое ожерелье, а волосы распустили и тщательно расчесали, и теперь она как никогда напоминала деву-солнце, деву-молнию, пламенно-золотую, прекрасную, будто сошедшую на вершину священного холма прямо с сияющих летних небес. Старики вокруг неустанно стучали колотушками в кудесы, и от этого ритмичного стука душа словно отделялась от тела и становилась всезнающей, мудрой и невозмутимой, не имеющей ни чувств, ни желаний, ни надежд. На все свои прежние переживания Дивляна смотрела точно с неба и видела их где-то очень далеко внизу, маленькие и незначительные. Неужели именно так смотрят на землю боги?

Здесь она была всесильна, и к ней шли за благословением могучие знатные мужи из старых родов, чтобы получить из ее рук чарку священного пива с кровью Перунова быка. Даже Велем глянул на нее как-то по-особому. Он едва узнавал свою сестру в этой пламенеющей деве – лицо у нее стало какое-то отрешенное, глаза казались пронзительно голубыми, как небо, во взгляде были величие и гордость. У жертвенника Перыни стояла не та девушка, которую он по-братски любил с самого детства, и не та беглянка, опозорившая род своим своеволием. Она снова изменилась – стала какой-то совсем новой, гораздо более близкой к небесам, чем к земле. В эти мгновения Велем поверил, что воля богов толкнула ее на побег, потому что сила ее искала проявления, которого в родных местах, в Велесовых низовьях Волхова, обрести не могла.

Дивляна точно знала, что к вечеру будет гроза. Она чувствовала, как за краем неба собирается Перунова мощь, сгущается, хочет пролиться на землю и тем повернуть Годовое Коло от лета к осени. И вместе со всеми она звала и приветствовала эту силу – одну из опор Лада Всемирья.

Ближе к вечеру, когда обряды посвящения закончились, на площадке святилища появились женщины. Расставили столы, стали раскладывать угощение: мясо жертвенного быка, каши, пиво, медовуху и квас, курятину – особенно хорошо считалось подать в этот день красно-рыжих петухов. Женщины торопились и боязливо поглядывали в небо: оно уже потемнело, за небокраем отчетливо виднелись неумолимо приближающиеся тучи, и казалось, будто саму землю накрывает крышкой из тяжелого черного железа. В эту пору тут бывали страшные грозы с проливным дождем, и хотя на Перунов день такая гроза считалась добрым знамением (если не побьет градом готовые к жатве поля), хотелось основную часть пира завершить до того, как начнется дождь.

А молодежь разбежалась по лесам – искать Перунов цвет, который расцветает именно в эти грозовые вечера и ночи в конце лета.

– Куда идти надо? – опасливо спрашивали Остряну две младшие сестры, Богуша и Тишанка, или Тихомила, младшая дочь стрыя Родослава.

Им было пятнадцать и четырнадцать лет, и обеим родители впервые разрешили явиться на игрища вечером Перунова дня. Обе страшно волновались, глядя на нарядных парней, которые именно сегодня старались показать свою стать и удаль во всей красе. Девчонки уже нашили по ларю приданого, и обе находились в той поре, когда женихи важнее всего на свете.