Дочери Волхова - Елизавета Дворецкая

– Далеко, – отвечала Остряна, которая старательно выспросила у бабки Кореницы все, что было известно о волшебном жар-цвете. – Так далеко, чтобы крик петуха никогда туда не доносился.

– А где это? Как узнать – сейчас петухи не кричат, – сказала Богуша.

– Просто подальше идти страшно, – подхватила Тишанка. – Того гляди, грозой накроет… и вообще страшно!

– Зачем петуха, когда у меня с собой две курицы мокрые! – нахмурилась Остряна. – Боитесь – не ходите, так и останетесь дуры дурами. А если Перунов цвет найдем, сможем и невидимыми становиться, зверей, птиц и трав язык понимать, дождь вызывать или прекращать, болезни изгонять, и насылать тоже. От чужого злого глаза защищает, это само собой. Говорят даже, что можно самому в любого зверя превратиться, но это я не знаю… Зато уж точно сможем будущее во сне видеть, если только жар-цвет под изголовье положить. Тогда узнаешь, Тишанка, кто твой жених. А то зимой гадала три раза, и три раза другой получался.

– Родоча говорит, три раза замужем буду, – буркнула Тишана.

– Смеется над тобой Родоча! Теперь мы над ней посмеемся. А не хотите – не надо, я его весь себе возьму.

– Мы хотим, – ответила за обеих Богуша. – Но как узнать, где петуха не слышно?

– Я знаю. Пока вы спали, я на днях до зари в лес ушла и слушала. В ельнике при болоте не слышно – там, где в мелких елочках в прошлом году грибов много было. Ну, помните, где ручей перейти, где Горяшка третьим летом на лягушку зеленую чуть не наступил и от страха в ручей сорвался? Вот туда и пойдем. И от дома далеко, и не страшно.

На это сестры согласились.

– Искать будем большой черный куст папороть-травы, – разъясняла Остряна по дороге к нужному месту, пока три девушки торопливо шли через молодой сосняк, – там пахали лет двадцать назад, но потом забросили полностью истощенное поле, и оно успело порасти соснами. – В полночь, или как гром загремит, из него большая черная почка начнет на длинном стебле подниматься. Она то вверх пойдет, то начнет прыгать, будто живая. И говорит: то голоса, то шепот будет слышен, то смех. Потом она лопнет с треском, искры во все стороны рассыплет и гореть будет, как огонь, так что все вокруг осветит.

– Ой, матушка, жутко-то как!

– Да еще шепот! Я умру от страха. – Тишана остановилась на тропе. – Может, не пойдем?

– И впрямь вам лучше не ходить. – Остряна с сомнением оглядела спутниц: празднично разодетых, с лентами на тщательно причесанных светловолосых головах. По лицам было видно, что все их мысли возле праздничных костров Перыни, где нарядные парни похаживают, подбоченясь, и кидают на девок задорные взгляды. – Дальше-то еще страшнее будет. Ведь жар-цвет, если за ним идти не умеючи, саму душу человека украсть может. Пока ждать будем, духи лесные и болотные нам мешать станут. Навьи разные соберутся… Да не дрожите вы, в Перунов-то день у них воли немного, они еще пуще боятся, сами под коряги забились! – утешила она сестер, которые при этом обещании попятились от нее по тропе. – Если кусту дар оставить, то он отдаст цветок. Лучше бы с самим Белым Стариком договориться, я хотела, да… не вышел он ко мне. А то бы сам жар-цвет передал, и человеку тогда никакой опасности нет.

– Ты ходила к Белому Старику? – Богуша вытаращила глаза.

Белым Стариком на Ильмере называли старшего над всеми лешими.

– И ходила! А что же, сидеть, будто квашня у печи? Так и просидишь всю жизнь. Люди, вон… – Остряна вспомнила Домагостеву дочь, которую боги неизвестно за какие заслуги избрали Девой Ильмерой, и досадливо вздохнула. – Надо же делать что-нибудь. Боги ленивым да робким не помогают.

И снова вспомнила Велема. Если она действительно хочет устроить свою судьбу, лень и робость надо засунуть в лесу под корягу и место забыть. Может, не без мысли о нем она решилась пойти поискать Перунов цвет. Если собираешься расстроить замыслы собственного отца, то лучше уж заручиться поддержкой могущественных высших сил.

Три девушки – Остряна впереди, Богуша и Тишана, держащиеся за руки и боязливо оглядывающиеся, позади – вышли из сосняка на луговину, где от пасшейся скотины остались во множестве подсыхающие навозные лепешки. По краю луга шла тропа, которую в одном месте пересекал ручей. Летом он часто пересыхал, а когда вода прибывала, через него перекидывали пару бревнышек. У края леса, где из него выбегала на луг тропа, лежал большой, почти с быка, гранитный валун. Камень словно отмечал границу между человеческим обжитым и лесным диким миром, и каждый, кто шел в лес или обратно, обычно оставлял ему маленькое приношение – кусочек хлеба, несколько грибов, горсть ягод, хвостик добытого зверя.

Остряна тоже не забыла угостить камень праздничным пирогом. Девушки двинулись по тропе и вскоре углубились в лес. В старом ельнике, где землю покрывали мох и рыжая старая хвоя, то и дело попадались пни обломанных бурей деревьев, окруженные зарослями брусники. Потом пошла полоса мелких елочек; в иные годы в этих местах бывает много белых грибов, черных груздей, моховиков, рыжиков и подберезовиков, торчащих на тонких ножках из пышного, влажного длинноволосого светло-зеленого мха.

В воздухе висела влага – сказывалась близость ручья. Отважная Остряна первой повернула от опушки в чащу. Этот край леса часто посещался словеничами, идти можно было по знакомым тропкам, без боязни заблудиться. И все же девушкам было страшно: в этот грозовой вечер под черным, налитым гневом небом знакомый лес стал чужим – он повернулся другой стороной, изнанкой, где обитают духи, чуры, боги…

Но именно здесь растет единственную ночь в году Перунов жар-цвет, с человеческой стороны искать его бесполезно. Младшие сестры уже жалели, что согласились на этот поход, а Остряна внимательно осматривалась, пытаясь угадать, какой из папоротниковых кустов сможет подарить ей то, за чем она пришла. Ей тоже было страшновато, но она старалась думать только о своей цели, а не об опасностях. Толку от сестер, которых она взяла с собой, чтобы было не так одиноко в вечернем лесу, никакого, но они оказались полезны в другом отношении: у них на глазах Остряна никак не могла отступить, выдать, что струсила, и ни с чем вернуться домой.

Вблизи ручья, на межах больших мшаников, переходящих потом в болото, папороть-травы хватало. Огромные густые кусты, пышные, развесистые, образовывали сплошные заросли, стояли вровень с мелкими елочками и доставали девушкам чуть ли не до груди – зеленые, похожие на хвосты каких-то таинственных зверей. Вспомнилось, как Родоча, когда еще была незамужней девушкой, а младшие сестры – глупыми девчонками, рассказывала во время вылазок сюда за грибами и брусникой, что папороть – это хвосты зеленых собак самого Белого Старика, которые живут, зарывшись в землю, а стоит ему свистнуть – они выскакивают, чтобы разорвать всякого, на кого он укажет. Смешно вспомнить, как долго они ей верили… А ведь знали, что никаких зеленых собак там нет, потому что братья часто выкапывали черные корешки этих травяных хвостов, похожие на наконечники стрел, и вешали себе на шею как обереги.