НА ИСХОДЕ НОЧИ - Алексей КАЛУГИН

Снова шаги наверху. На этот раз быстрые, торопливые – Ири не шел, а почти бежал. А добежав до крышки люка, что есть сил ударил в нее ногой. Должно быть, думал, что пленник сидит на прежнем месте.

– Эй! Палец покажи!

– А ты мне его не откусишь? – насмешливо поинтересовался Ону.

Пауза.

Наверное, Ири пытался отыскать смысл в словах пленника. А может быть, просто думал, как бы ответить похлестче. Но, видно, так ничего и не придумал, потому что сказал только:

– Я еду принес. – И все.

Даже ногой не топнул, как обычно.

– Послушай, Ири, – начал неспешно Ше-Кентаро. – Мейт высказала мне свои претензии. А ты все молчишь. Стесняешься, что ли?

– У меня нет к тебе никаких счетов, – поспешно, слишком поспешно ответил Ири. А значит, соврал.

– Да ну? – удивился Ону. – Что ж ты тогда грех на душу взять решил?

– Не твое дело, – буркнул Ири.

Вроде как нет у него желания говорить на эту тему. Но ведь не уходит, стоит на месте – ждет продолжения, зараза.

– Одного взять в толк не могу, – задумчиво произнес Ше-Кентаро.

И умолк, не закончив фразы.

– Чего? – не выдержал-таки Ири.

– Зачем ты связался с этой глупой бабой?

– Ты о Мейт? – не понял, вроде как, Ири.

– Ну, ты же был здесь, когда она со мной разговаривала, слышал, какую она дурь несла. – Ше-Кентаро усмехнулся и даже головой в темноте покачал – в роль вошел. – Слышал ведь, Ири?

– Ну?

Купился, дурак!

– Хочешь сказать, что тебя вдохновляют ее бредни о мести? – И не дожидаясь ответа, закричал: – Да ни за что не поверю!

– Не кричи, – предупредил Ири. – В соседней комнате все слышно.

– Так что тебе-то нужно, Ири?

На этот раз Ири молчал очень долго – минуты три, а может быть, и все пять. А Ше-Кентаро ждал, терпеливо ждал. Сейчас главным было не дать Ири сорваться с крючка, который он уже почти заглотил.

Но что-то пошло не так. То ли Ше-Кентаро переиграл – держался слишком уверенно, не так, как подобает отчаявшемуся человеку, готовому купить свою жизнь любой ценой, то ли Ири подумал, что пленник еще недостаточно долго просидел в погребе, а потому обсуждать с ним интересующий его, Ири, вопрос пока еще рано. Если так, то, в принципе, он был прав – с каждым малым циклом, проведенным в неволе, пленник становится сговорчивее.

Ше-Кентаро похлопал тихонько ладонью по ноге, подзывая к себе второго призрака. Сун поднялся, сделал шаг вперед и снова сел на задние лапы.

– Показывай свой палец! – крикнул Ири.

Хотел, чтобы Мейт его тоже услышала?

Ше-Кентаро понял, что на сегодня разговор окончен. Убрав голову Шора с ноги, он встал на четвереньки, дополз до угла, нащупал в доске над головой круглую дырку от сучка и просунул в нее палец.

– Готово!

Стукнула щеколда, крышка люка чуть приоткрылась, мелькнула тоненькая полоска света от фонаря, что держал в руке Ири, что-то шлепнулось на земляной пол, крышка тут же захлопнулась, и щеколда встала на прежнее место.

Топ, топ, топ – Ири потопал в комнату, где ждала его подружка. Может быть, она ему еще и джаф сварила, с обидой почему-то подумал Ше-Кентаро. Хотя, казалось бы, что ему до них. Ему думать нужно, как выбраться из этой вонючей ямы, в которой он оказался лишь потому, что встретились однажды странная немного, легко увлекающаяся девушка Мейт Ут-Харт и полоумный ка-митар Ири Ше-Рамшо.

Ше-Кентаро пополз за едой, и вскоре рука его легла на целлофановый пакет. Набитый, как обычно, объедками со стола, на этот раз он был на удивление полным. Должно быть, настроение у хозяев было не ахти каким радостным, что и сказалось на аппетите. Пошарив свободной рукой в темноте, Ше-Кентаро и бутылку с водой отыскал. Отвернув пробку, сделал два больших глотка. Вонючая была вода, мерзкая на вкус. Заметно хуже, чем в прошлый раз. Ладно, в положении узника привередничать не принято – хорошо, что вообще не забыли напоить. Ше-Кентаро дополз до стенки, сел, положил пакет на колени и начал неторопливо перебирать еду. Он давно уже не пытался определить на ощупь, что находится в пакете, просто вылавливал сначала куски покрупнее. А потом пригоршней выгребал то, что оставалось. Пока Ше-Кентаро ел, призраки Ночи сидели неподалеку и молча наблюдали за хозяином. Ону порой даже досадно становилось от того, что призраки ничего не едят, – так и хотелось кинуть им кусочек, как преданным вокам.

В начале своего заключения Ше-Киуно пытался считать часы. Он сидел на земляном полу, скрестив ноги, тупо уставившись в темноту, и старался мысленно увидеть циферблат часов, по которому медленно движется минутная стрелка. Чтобы было проще, Ше-Киуно думал о совершенно конкретных часах – тех, что когда-то висели у них дома в большой комнате, которую мать упорно называла гостевой, хотя гости у них бывали нечасто, да и те обычно сидели не в гостевой, а на кухне. Это были большие настенные часы с овальным циферблатом, закрытым толстым выпуклым стеклом, делавшим стрелки и цифры крупнее, чем они были на самом деле. Стрелки похожи на нераспустившиеся бутоны цветов на плотных упругих стебельках, а цифры написаны причудливой вязью, в стародавние времена, еще до Первого великого затемнения, считавшейся официальной письменностью Кен-Ино. Ше-Кентаро полагал, что глупее этого занятия ничего придумать невозможно. У него было время – уйма свободного времени! – которое нужно было не просто так провести, а использовать с толком.

И Ше-Кентаро начал расспрашивать призраков. Отвечали они неохотно и чаще всего очень коротко. Вовсе не потому, что что-то скрывали, просто призраки Ночи не имеют привычки вести долгие беседы. Не в их духе тщательно разъяснять все детали того или иного события, они всего лишь дают человеку намек, небольшой толчок, после которого он сам должен двигаться в нужном направлении. В первую очередь Ше-Кентаро интересовало его второе Я – человек по имени Ани Ше-Киуно, о котором он ничего не знал. Ону регулярно оставлял в условленном месте наличные или кредитку на предъявителя и стандартную упаковку ун-акса. Почему он так поступал, Ше-Кентаро и сам не знал. Так было заведено, так продолжалось с давних пор. Это была система, нарушать которую нельзя было ни в коем случае.

Ше-Кентаро превосходно помнил, как однажды, много больших циклов тому назад, решил, что хватит, больше он не станет оставлять деньги неизвестно кому. Приняв решение, он лег спать. А через пару часов проснулся в холодном поту. Ужас сжимал горло, не позволяя кричать, и давил на глаза так, что, казалось, они уже никогда не смогут видеть. Ше-Кентаро не спрыгнул, а свалился с кровати, на четвереньках дополз до стула, на котором лежала одежда, на ощупь отыскал бумажник и, выдернув из него несколько купюр – он постарался, чтобы их наверняка оказалось больше, чем требовалось, – сунул деньги в ящик стола. И без сил повалился на пол. Когда спустя полтора малых цикла Ону пришел в себя, он обнаружил, что лежит на кровати, накрытый одеялом. Все произошедшее казалось дурным сном, кошмаром, привидившимся после тяжелого малого цикла. Но Ше-Кентаро точно знал, что это был не сон, – так будет повторяться всякий раз, как только он попытается уклониться от своих обязанностей, неизвестно кем и когда ему навязанных. Вот так. Все было просто, если не задавать вопросов. В конце концов, деньги – не слишком большая плата за покой и уверенность в том, что новый малый цикл будет ненамного хуже прошедшего.

Когда нас стало двое? – спросил у призраков Ше-Кентаро. Вспомни сам, ответили они ему. И Ону начал вспоминать. Ему было шесть больших циклов, когда наступила Ночь. И тогда у него еще не было виртуального брата-близнеца. Образ его впервые возник в возрасте двенадцати больших циклов, когда Ону Ше-Кентаро оказался в сиротском приюте, куда его устроила тетка. Звали тетку Дерт Ут-Кентаро, и приходилась она родной сестрой отцу Ону. После смерти родителей оказалось, что ближе тетки Дерт родственников у Ону нет, поэтому общественные попечители и доставили мальчика к ней. Тетка Дерт хорошо относилась к Ону, но ей не нужен был приемный сын, и она определила его в приют. Хороший приют, можно даже сказать – респектабельный, существующий не на нищенскую государственную субсидию, а на плату, вносимую родственниками детей, оказавшихся никому не нужными. Дети жили в небольших комнатах по трое-четверо человек одного возраста, ежедневно с ними занимались не только учителя, преподающие обязательные дисциплины, но и педагоги, обучавшие воспитанников основам музыки и живописи, этики и правилам хорошего тона. Не проходило среднего цикла без экскурсии или похода в музей. При приюте была даже своя кухня, и кормили воспитанников не концентратами, как принято в заведениях подобного рода, а вкусной и доброкачественной пищей с непременной добавкой натуральных овощей. Одним словом, пожаловаться было не на что, кроме как разве на то, что приют все же не мог заменить ребенку дом и даже самые лучшие учителя и воспитатели не могли занять место родителей.