Шрам - Марина Дяченко

Она надеется… Она не понимает, что это невозможно. Невозможно преодолеть силу наложенного Скитальцем заклятия. Никогда.

Шпага дернулась в нетерпеливой руке Карвера:

– Говори: я последняя тварь…

– Эгерт… – отозвалась Тория, отозвалась издалека, откуда-то из светлого зимнего дня, где вечнозеленое дерево на могиле Первого Прорицателя.

– Я последняя тварь, – выдохнул он запекшимся ртом. Карвер удовлетворенно хмыкнул:

– Слышите?! Повторяй: я – трусливая дамская болонка…

– Эгерт… – повторила Тория едва слышно.

– Я – трусливая дамская болонка… – сами собой шептали его губы. Притихшие было Дирк с Бонифором залились радостным хохотом.

– Повторяй, Солль: я подонок и мужеложец…

– Оставьте его! – выкрикнула Тория вне себя. Карвер удивился:

– Вы так волнуетесь… Из-за него? Из-за этого… И потом он точно-таки мужеложец, мы застали его с дружком в одном кабачке… А вы не знали, конечно?

До Солля доносилась ее беззвучная мольба: останови это, Эгерт. Останови… Сломай заклятие…

Глухо хлопнула дверь – угрюмая кухарка прошла к сараю, кинув на людей у забора тяжелый, по-прежнему равнодушный взгляд. Поигрывая клинком, Карвер дождался, пока она проковыляла обратно и грохнула тяжелой дверью, потом повертел шпагой перед самым лицом жертвы:

– Отвечай, подонок… Ты Эгерт Солль?

– Да, – прохрипел Эгерт.

– Ты дезертир?

– Да…

И тогда он снова покрылся потом – но уже не от страха. Сломать заклятие… Пять раз произнести «да».

– Ты, мерзавец, убил жениха этой прекрасной госпожи?!

Торию трясло. Она тоже поняла – сгорбленной спиной своей Эгерт чувствовал ее лихорадочное, на пределе срыва ожидание.

Карвер широко ухмыльнулся:

– Ты любишь эту госпожу, да, Эгерт?

– Да! – выкрикнул он в четвертый раз, чувствуя, как колотится обезумевшее сердце.

Ему казалось, что он слышит дыхание Тории. Светлое небо, помоги мне. Ведь шанс предоставляется лишь раз – и первое в душе должно стать последним… Это значит – отбросить страх?!

Он вскинул голову, ожидая пятого вопроса; встретившись с ним глазами, Карвер невольно отшатнулся, будто увидев перед собой призрак прежнего, повелевающего Эгерта Солля. Отступив на шаг, испытующе оглядел жертву; Солля била крупная дрожь. Карвер удовлетворенно усмехнулся:

– Дрожишь?

– Да!

Он одним рывком поднялся с колен. Успел заметить замешательство в глазах Карвера, успел спиной ощутить движение Тории, шагнул вперед, намереваясь схватить лейтенанта за тощее горло; Карвер поспешно выставил перед собой шпагу, Эгерт протянул руку, чтобы отвести острие – и в этот момент приступ тошнотворного, еще более отвратительного страха превратил его сердце в жалкий трепещущий комок.

Ноги подкосились – он снова осел на землю. Трясущейся рукой коснулся щеки – шрам был на месте, жесткий, заскорузлый рубец; шрам был на месте – и на месте был изводящий душу страх.

Со скрипом раскачивался фонарь; Эгерт чувствовал, как стынут его колени в ледяной жиже. Откуда-то с крыши капала вода: кап… кап… Что-то беспомощно прошептала Тория; Карвер, опомнившись, недобро сощурился:

– Значит, так… Ты сейчас докажешь госпоже свою любовь, – и он круто развернулся к спутникам, – Бонифор… Там козочка в загоне, видишь? Хозяин не обидится, если мы займем ее ненадолго…

Все еще надеясь, он шевелил губами, повторяя многочисленные «да» – а Бонифор уже возился возле загона, и Тория, все еще не веря в поражение, непонимающе оглядывалась на Бонифора, на Карвера, на усатого Дирка. Аспидно поблескивала черная поверхность жирной лужи.

Надежда последний раз дернулась в душе – и затихла, оставив на смену себе глухую безнадежную тоску; он почувствовал, как Тория тоже поняла это – и сразу обессилела. Глаза их встретились.

– Уходи, – сказал он шепотом. – Пожалуйста… уходи.

Тория осталась стоять – не то не расслышав, не то не поняв его, не то не в силах сдвинуться с места. Карвер хмыкнул.

Козочка, худая и грязная, привыкла, вероятно, к жестокому обращению – она даже не заблеяла, когда Бонифор, ругаясь вполголоса, стряхнул ее со спины к самым сапогам Карвера. Тот по-хозяйски ухватился за веревку на шее несчастного животного, сочувственно глянул на растерянную Торию:

– Так… Он любит вас, вы слышали?

Солль смотрел на серый, подергивающийся козий хвост. Чуда не будет. Чуда не будет… Страх подчинил уже и волю, и разум, он потерял себя, он потеряет Торию… Скиталец не оставляет лазеек.

Карвер развернул козу мордой к Эгерту:

– Вот… Вот достойная тебя пара. Вот твоя милая… Поцелуй ее, ну-ка!

Неужели Тория не понимает, что должна уйти? Всему конец – стоит ли мучить ее этой отвратительной сценой?

С двух сторон в него уперлись шпаги Бонифора и Дирка:

– Глянь, до чего хороша! Прелестное создание… Поцелуй же!

Запах неухоженного животного раздирал Эгерту ноздри.

– Вы слышали – он любит вас? – доносился откуда-то издалека негромкий Карверов голос. – И вы верили? Посмотрите, он готов променять вас на первую попавшуюся козу!

– Почему на первую попавшуюся? – театрально возмутился Бонифор. – Очаровательная козочка, лучшая в загоне… Да, Солль?

– Как вам не стыдно… – Эгерт едва узнал голос Тории.

– Нам – стыдно?! – Карвер, в отличие от Бонифора, возмутился совершенно искренне. – Нам – а не ему?

– Уходи! – взмолился Эгерт. Тория стояла – небо, неужели у нее отнялись ноги?! Холодное лезвие снова коснулось его шеи:

– Ну-ка, Солль! Объявляю вас мужем и женой – тебя и милую козочку! Давай-ка, мы ждем первой брачной ночи!

Дирк и Бонифор, потрясенные изобретательностью Карвера, развернули козу к Эгерту хвостом:

– Давай-давай… Всего дела на пять минут… Давай, и пойдешь по добру-поздорову, даму свою домой проводишь… Да, госпожа? Вам ведь неохота одной возвращаться?

Кажется, шел дождь; кажется, по спутанной козьей шерсти струилась вода. Колени закоченели – Эгерту представилось вдруг, что он мальчик, стоит по колено в весенней речке Каве, а у самого берега цветут какие-то невыносимо желтые цветы, он тянется, пытаясь сорвать…

Он дернулся от боли – Карвер провел клинком по его уху:

– Что ж ты раздумываешь? Острая шпага может отрезать ухо, палец, да все что угодно… Или тебя – уже?! Правда, что студентов оскопляют, а, госпожа?

Страх отнял у Эгерта способность думать и чувствовать; из речи Карвера он понял только, что Тория еще здесь, и укоризненно, с почти детской обидой подумал: зачем?

Раскачивался под ветром скрипучий, черный фонарь. Ночь казалась Тории вязким комком смолы – липкий воздух забивал ей гортань, и нельзя было вздохнуть для слова или крика. Наверное, надо было звать на помощь, колотить кулаками в двери и ставни, бросаться к отцу, наконец… Но шок лишил ее возможности бороться, превратив в немого, бессильного свидетеля.