Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. - Николай Погодин

В драматургии такой прием использован впервые. Но многие это поймут, так как и сами, вероятно, в мыслях не раз обращались к Ильичу в поисках поддержки и совета.

Работая над «Цветами живыми», я поставил перед собой задачу остро написать современную пьесу.

Мне хотелось написать о бригадах коммунистического труда свежо, интересно, без очерковости. Когда я делал еще первые шаги в драматургии, производственные пьесы были новы и поэтому интересны для зрителя.

Сейчас прелесть новизны давно утеряна. Зритель часто знает жизнь глубже и больше, чем автор пьесы, умиляющийся по поводу событий, которые он случайно имел возможность наблюдать.

С другой стороны, зрителя не обманешь и самыми изощренными выдумками, если они далеки от действительности. Он сразу это поймет и отвернется от пьесы.

Здесь–то и трудность для драматического писателя.

Задумав «Цветы живые», я наблюдал жизнь и работу бригады коммунистического труда Михаила Ромашова на Металлическом заводе на Выборгской стороне в Ленинграде. Увлекшись действительными событиями и людьми, я невольно стремился как можно полнее воспроизвести их в пьесе.

Первый вариант «Цветов живых» не удовлетворил меня. Я писал о бригаде коммунистического труда, о препятствиях на ее пути, но создать большой драматический характер, в котором воплотились бы лучшие черты нашего рабочего человека, не удалось.

Дальнейшая работа над пьесой идет по линии укрупнения, развития характеров персонажей.

Работа над «Цветами живыми» для меня очень интересна. Идеи Ленина живут, побеждают и сегодня. В пьесе разгорается борьба за нового человека, за его место в коммунистическом обществе.

Последнее время начал работать также над прозой. Первый мой роман, «Янтарное ожерелье», закончен и напечатан в «Юности». Думаю написать повесть «Лабиринт» о жизненных путях нашей молодежи.

1960

Мысли о прекрасном

Тема — бригады коммунистического труда. Если это повторение пройденного, то неинтересно. Мои первые пьесы 30‑х годов начинались с ударников, то есть с ударных бригад, и всякое повторение выйдет у меня непременно вяло и неубедительно. Я мог бы, как говорится, окунуться в жизнь и набрать множество фактов, но мне необходимо начать с широкого взгляда на тему, «встретиться с идеями».

Я беседую с группой комсомольских работников. Меня радует и обнадеживает стиль беседы. Он проникнут удивительной жизненностью. Я очень давно не встречался с нашими комсомольскими работниками, как это происходило в данном случае, в беседе по важному вопросу современной жизни. После такой беседы стало ярче впечатление от того нового, что выросло в комсомольских организациях за последние годы. Что же нового было для меня?

Дух… то есть вещь чрезвычайно невесомая и вместе с тем самая реальная, самая объемная, живая, решающая для писателя, которого занимает прежде всего человеческое поведение.

Прекрасный мир… Что мир этот прекрасен, для меня так же ясно, как ясно всякому величие времени, в какое жил Павел Корчагин. Прекрасное есть то, что возвышает человека над его бытом. Но прекрасное будет лишь мечтой, если оно не выйдет из того же быта. Нам кажутся бригады коммунистического труда мечтою, а на самом деле они — жизнь.

Как сделать ее прекрасной? Уже то, что наши молодые люди — а их тысячи и тысячи — задумываются над этим вопросом, есть самое прекрасное. Ведь комплексный план борьбы за повышение производительности труда — дело самое точное и будничное, но в этом деле выражается прекрасное. Я прочитал тетрадь с таким комплексным планом, и первое, о чем хотелось думать, было это ощущение. Оно мне говорило о самом возвышенном. Оно вело к Ленину с его высоким восхищением каждой крупицей нового, коммунистического в нашей жизни.

Комплексный план, как известно, родился на Металлическом заводе в Ленинграде. Молодые люди, вырабатывающие глубокие и обширные планы борьбы за производительность труда, не могут быть неинтересными людьми. В бригаде Ромашова на Выборгской стороне ребята что надо. Мне очень нравится, что у них знающие, чуть насмешливые глаза и открытые лица уверенных в себе людей… Они, эти люди, очень разные. Их отличает то, что они по–настоящему ценят значение своего дела. Пожалуй, они гордые ребята, хотя и скрывают это… Пусть! Гордость, если в ее основе лежит прекрасное начало, создает благородство и силу характеров.

Мне как писателю опасно увлекаться, не сдерживая себя, как вообще, по моим наблюдениям, опасно думать, будто бригады коммунистического труда создали что–то законченное. Нет, это огромная разведка будущего. А в историческом смысле — лишь скромное начало, подступы к тому новому, которое будет содержать в себе истинный коммунизм в жизни людей.

Отсюда возникают вещи, которые со всеми нашими понятиями и привычками производят странное впечатление. Быт — область упрямая. Быт переделывать труднее, чем переделывать технику. И разведка коммунистических бригад в области быта мне представляется самым сложным и самым упорным делом.

Быт есть зеркало нашей морали. Я достаточно верю в оздоровляющую силу, которую показывают бригады коммунистического труда в их переустройстве быта.

Новая мораль с ее благородными поступками вырабатывается на производстве, в борьбе за труд, который можно определить как труд коммунистический.

Ленинское «учиться и учиться» вдруг засияло с новой силой и опять–таки в единстве с требованиями к самим себе, со взглядами на человека. Каким он мыслится в грядущем обществе и каким он должен быть сегодня на заводе, у станка, дома, в обществе. Хочется задержаться на последнем слове. Под «обществом» всегда подразумевалось нечто сугубо буржуазное с термином «высший свет».

Наше «общество» определяется новыми формами. Его будут вести и определять те люди, каких мы видели в бригадах коммунистического труда.

Всматриваясь в прекрасный образ молодого современника, а этот образ складывается в бригадах коммунистического труда, я думаю о том прежде всего, что он в существе своего жизненного начала героичен, а называться человеком коммунистического поведения — это героическое дело, если дело это делать серьезно, а не напоказ. Тут надо противопоставить себя в первую очередь мещанству и обывательщине. Противопоставить — значит бросить вызов, а это очень много.

Только эти два качества, которые я отнюдь не выдумал и которые существуют в действительности качествами типическими, только они должны нам дать принципиально новый тип превосходного и прекрасного человека, человека коммунистического общества.

Мысли эти, как они здесь легли на бумагу, могут показаться читателю несколько обрывочными и хаотичными. Но так бывает у каждого автора, когда он взбудоражен новой большой темой…

1960

С чего начинается пьеса…

Каждый делает первый шаг в литературу по–своему. И у каждого есть к этому свои побудительные причины. Я, к примеру, не собирался писать пьес. Мне нравилось писать газетные корреспонденции, чем я и занимался с увлечением почти до тридцати лет.

Приходилось много ездить по стране. В одном только 1929 году с корреспондентским билетом «Правды» я исколесил около двадцати пяти тысяч километров. Всюду видел прозаический, трудный, даже полуголодный быт и поэтическую фантазию людей первой пятилетки, их одухотворенную мечту о будущем счастье.

Если хотите, это и было начальной стадией отнюдь тогда еще не осознанного «собирания материала» для некоторых моих будущих пьес. Поездки по стране — это известная школа жизни.

Особенно поразили и восхитили меня строители Сталинградского тракторного завода. В то время «Правда» печатала мои очерки о невиданных темпах этой гигантской стройки, о рождении нового в психологии костромских каменщиков–сезонников.

Но вот как–то я шел по улице и увидел афишу «Рельсы гудят». Меня поразило, что эту пьесу написал мой однокашник, товарищ по Ростову, В. Киршон, которого я хорошо знал и не мог предполагать, что он способен писать пьесы. И у меня возникла уверенность, что я тоже могу написать пьесу. Для этого мне потребовалось семь дней работы за городом. Когда писал свое первое драматическое произведение — пьесу «Темп», — я еще не был знаком с законами сцены. Мне просто захотелось передать зрителям свой восторг, хотелось растрогать их. Чтобы мои герои не надоедали, я старался быстрее уводить их со сцены.

Когда пьеса была закончена, я не знал, что с ней делать, даже стеснялся сказать об этом своим товарищам–журналистам.

Судьбу «Темпа» решила встреча с писателями в Ленинграде на квартире Лидии Сейфуллиной. Там я впервые прочитал пьесу Алексею Толстому, Корнею Чуковскому, Николаю Никитину и другим ленинградцам. Они меня одобрили. Вот тогда я, правда не без сомнений, отнес ее в театр имени Вахтангова.