Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947 - Гельмут Бон

— Ничего! Ничего! — Он стукнул своим волосатым кулаком по столу. — Ты сдашь сапоги! Чего бы это мне ни стоило!

В этот момент я посчитал, что он не самый последний мерзавец. Он был незаурядной личностью. «Чего бы это мне ни стоило!»

Однако я все еще не сдавался. Хотя некоторые ребята из нашей бригады считали, что мне следует отдать сапоги. Если я не оставлю их здесь в лесу, их у меня все равно отберут в госпитале. Ребята обещали, что проследят за тем, чтобы мои сапоги носил не начальник, а кто-нибудь из наших людей. В конце концов, я не смог отговориться и тем, что предложенные взамен сапоги мне не подходят. Сапожник тотчас поспешил принести пару сорок пятого размера. Видимо, этот пес и подсказал начальнику, какие у меня отличные сапоги.

Так писать мне докладную или нет? Если даже начальника и накажут, свои сапоги я все равно не получу. И даже в том случае, если мне вернут сапоги, у начальника наверняка есть друг в лагерной комендатуре, который постарается меня погубить.

Подумаешь, жизнь одного пленного!

Кроме того, мне жалко начальника.

— Посмотрите на этого беднягу! — часто говорил я своим приятелям. — У нас на ногах кожаные высокие сапоги, а он ходит по снегу в рваных обмотках!

Наверняка начальник больше всего сердился из-за того, что я сказал ему, что он вызывает у меня жалость в своих рваных обмотках. Он, сын советского народа-победителя! А тут перед ним стоял я со своим сикозом[2] бороды на лице, похожий на прокаженного.

И вот сейчас, лежа в госпитале на чистой белой кровати, я мысленно постоянно возвращаюсь к этой истории с сапогами.

Собственно говоря, и мне эти сапоги достались не совсем законно. Хотя лично я их не воровал. Но русский лагерь украл их у немецкого военнопленного, такого же, как и я сам. И вот теперь я снова вернул их лагерю. Как нажито, так и прожито!

Если бы я не знал, что только из-за плохой обуви погибли тысячи военнопленных, я бы никогда не стал так хлопотать из-за сапог. Но это все так горько. Лишь немного меня утешает то, что у других обувь еще хуже, чем та, что сейчас у меня на ногах.

Но интересно, чем они могут заниматься сейчас в лесном лагере?

Последнее, чем мы занимались, — это перевозили бревна из штабелей к реке.

Через всю зону сплошной вырубки.

Вдоль трубопровода.

Паводок должен доставить бревна вниз по реке.

Но это произойдет только весной.

Когда мы таскали сани с бревнами вдоль трубопровода, мы часто встречали гражданских людей.

Не только девушку с восточной внешностью и с ее упряжкой быков.

Когда однажды наша группа остановилась, чтобы перевести дух, к нам подошел мужчина и угостил каждого табаком.

До войны он жил в Москве. А сейчас его вместе с женой, которая тоже остановилась около нас, сослали в эту лесную глухомань, так как он побывал в немецком плену.

Жена торопила мужа, чтобы он не задерживался с нами, с немцами. Но он лишь отмахнулся, сказав: «Ничего!» Нас он называл «камрадами». Он имел на это право, так как немного узнал Германию.

И позже мы довольно часто встречали таких гражданских, которые были сосланы в эту лесную и заболоченную местность из-за того, что побывали в немецком плену.

Но теперь, когда я могу спать в своей больничной постели когда хочу, могу читать сколько захочу, так как свет в палате горит всю ночь, теперь появляются новые печали, которые меня гнетут.

Отдельно стоявшие кровати сейчас сдвигаются вместе, так как на двух кроватях теперь должны лежать трое. А вскоре и четверо. Но и этого все еще недостаточно. Из-за эпидемии дифтерии приходится освободить целый корпус.

Врач из Будапешта проходит по рядам. Некоторые симулируют. То есть им, конечно, нужен постельный режим. Да и всему лагерю нужен постельный режим. Но они не настолько больны, насколько прикидываются.

По сравнению с ними я чувствую себя вполне здоровым. Разумеется, мне пока еще нельзя выходить на улицу. Хотя после пяти дней у меня уже нет больше температуры.

Врач и виду не подал, хотя явно не поверил больному, который жаловался на боли в груди.

— Со мной все не так уж и плохо! — сразу говорю я, как только он подходит к моей кровати. Я просто не могу обманывать его.

Врач и бровью не повел. Но он и не хвалит меня за то, что я развязываю ему руки, и теперь с легким сердцем он может меня выписать.

Мы смотрим друг другу в глаза и все понимаем..

Каждый человек одинок. В глубине души у каждого есть что-то такое, что сильнее, чем эпидемия, сильнее, чем страх лишиться еще нескольких дней покоя на белой больничной кровати.

Так что же там, в глубине нашей души?

Это гордость и чувство собственного достоинства. Хорошее и сильное чувство собственного достоинства!

В сущности, это настоящая наука знать, когда надо быть гордым и когда следует изменить самому себе.

Глава 37

В течение первого дня, после того как меня выписали из госпиталя и я вернулся в лагерь, я чувствую себя хорошо.

Вновь поступившие из госпиталя получают в бараке самые теплые места на нарах.

Я лежу в 19-м корпусе. В нашем ряду это самый последний корпус. За ним находится уборная, за которой проходит забор из колючей проволоки.

Три четверти военнопленных нашего лагеря комиссованы. Они слишком слабы, чтобы работать. Они спускаются со своих нар только для того, чтобы пойти поесть. Три раза в день.

Потом мы идем строем в колонне по пять человек в ряд между двух рядов корпусов, проходим под березовым каркасом. Он выглядит как неудавшаяся триумфальная арка с советской звездой в середине.

И вот мы уже в столовой.

Суп здесь гораздо гуще, чем в лесном лагере. И хлеб тоже лучше, и его вес соответствует норме!

Но только в первый день! На следующий день суп становится жидким. И в обед нам уже не дают никакой каши!

А через день становится еще хуже, нам дают, можно сказать, почти что ничего. Только чай и сто пятьдесят граммов хлеба!

— Поймите же, камрады! — Активист нашего корпуса уже охрип от постоянных выступлений с разъяснениями. — Это все из-за выпавшего снега. Дорога до Иванова не близкая. Все грузовики из нашего лагеря застряли в снегу. Гражданские уже восемь дней не получают хлеба. Они днем и ночью пытаются вручную расчистить дорогу. Но им никак не удается пробиться к застрявшим машинам, а метель опять заметает дорогу.

Веселенькое дело! Только что в госпитале я прошел курс лечебного голодания, и вот снова попадаю в самый разгар голодного периода!

— А разве они не знали заранее, что зимой дорогу на Иваново заметает снегом?! Можно же было завезти на склад достаточно продуктов!!

Да, не хотел бы я сейчас оказаться на месте этого активиста. А наш активист говорит то, что подсказывает ему отчаяние:

— Когда вы в зимнюю кампанию 1941 года ничего не получали от Гитлера: ни еды, ни зимнего обмундирования, вы ведь тоже не могли бунтовать!

— Да Гитлер сам был сумасшедшим! — говорят лежащие на нарах.

У активиста самого урчит в желудке от голода.

— Будьте же благоразумны и одумайтесь, наконец! Неужели в вас не осталось ничего человеческого? Во время революции героические ленинградцы (тогда петроградцы. — Ред.) ежедневно получали не больше пятидесяти граммов хлеба, так пишет Ленин!

В течение пяти дней мы получаем только теплую воду и сто или двести граммов хлеба. В эту теплую воду повара на кухне добавили немного ржи. На три тысячи человек каких-то несколько фунтов! Да и те лагерь выскреб под дулом пистолета из пустых закромов какого-нибудь колхоза.

Все работы прекращены. Вот только дрова должны регулярно поступать в лагерь и на кухню. Те военнопленные, которые должны носить дрова, подходя к воротам лагеря, часто падают в обморок.

Неужели они намеренно хотят уморить голодом весь лагерь, вместе с антифашистской школой и русской комендатурой, да и вообще весь район, где в основном живут ссыльные?

На пятый день нам всем приказано собраться в столовой. К нам прибыл новый комендант лагеря. Подполковник. Он говорит в течение пяти часов:

— Старый комендант лагеря снят с должности. Виновные будут наказаны. Я обещаю вам, что вы дополнительно получите каждый грамм хлеба и каждый грамм супа, которые недополучили за эти дни.

Такое будет впервые, если он сдержит свое обещание!

Оказывается, этот подполковник был в Германии. Он говорит обо всем, что волнует его до глубины души.

Между советским и германским народами должна установиться вечная дружба!

Мир!

Прогресс!

Борьба светлых сил против сил реакции! Никогда больше германский народ не должен дать себя одурачить!

Это было своеобразное собрание. Из-за голода все окрасилось волшебным светом. Возникнет новая Германия, демократия нового типа, верная дружба с могучим Советским Союзом, самой богатой страной на земле.