Впереди идущие - Алексей Новиков

«Дурак ты, глупая скотина!» – думал Чичиков и повел себя без всякой учтивости, наподобие того, как обошелся в свое время с Настасьей Петровной Коробочкой. Гневался он недаром: у Кошкарева не удалось даже покормить лошадей. О корме лошадям надо было подавать письменную просьбу, а резолюция – выдать овса – вышла бы только на другой день.

Слов нет, задался автору «Мертвых душ» полковник Кошкарев. С неохотой расстался с ним Гоголь. А что скажет о Кошкареве уважаемый Константин Федорович Скудронжогло?

– Кошкарев – утешительное явление, – объявил с обычной своей рассудительностью Константин Федорович, едва вспомнил о нем автор «Мертвых душ». – Кошкарев нужен затем, что в нем отражаются карикатурно и виднее глупости умных людей.

Излагает Скудронжогло мысли, сходные с мыслями самого автора «Мертвых душ», можно сказать – даже прямо объясняет авторский замысел:

– Завели конторы и присутствия, и управителей, и мануфактуры, и фабрики, и черт их знает, что такое. Вон другой дурак еще лучше: фабрику шелковых материй завел!

Иначе обстояло дело в имении Константина Федоровича Скудронжогло. Описал Гоголь всякую мелочь, касающуюся этого замечательного хозяина, а на крыше его дома поместил фонарь-беседку, какие измышляют помещики для обозрения приятных видов. Попался наконец Константин Федорович в расточительстве? Ан нет! Оказывается, и фонарь-беседка имела у Скудронжогло разумное назначение: оттуда удобно было хозяину наблюдать, какие, где и как производятся работы. Словом, даже кажущиеся оплошности оборачивались достоинствами в этом доме.

Творец небесный! Если помещики спешат друг перед другом закладывать имения, если скоро не останется угла, не заложенного в казну, кто не захочет разумного и прочного благосостояния Скудронжогло! И главное – приобретать не только для себя, но и для пользы общей. Заверни к Скудронжогло хоть сам Павел Иванович Чичиков, да если докажет, что просит взаймы на полезное дело, так и ему отвалит Константин Федорович хоть десять тысяч.

Но каждый раз, когда описывал Гоголь благодеяния Скудронжогло, ему казалось, что откуда-то издали смотрит на него Чичиков с улыбкой сомнения и отчасти даже недоверия.

Сам автор часто бывал в нерешительности. Не в каждом же помещичьем имении завалены речные берега драгоценной рыбьей чешуей. А какая-нибудь Настасья Петровна Коробочка и вовсе не узнает о существовании мудрого хозяина Скудронжогло. Ей бы сбыть пеньку покупщику, а лишнюю девку – помещику-соседу. Да неужто у Ноздрева, к примеру, могут появиться сеяные леса? Или Плюшкин станет давать взаймы мужикам?

Когда Гоголь снова обозревал далекую родину, являлись его взору убогие селения, истощенные пашни, нерадивые помещики и голодные мужики. Не было такого места на русской земле, где бы можно было отыскать имение, подобное тому, которое изобрел автор «Мертвых душ» для Скудронжогло. Внутренний холод охватывал Гоголя. Неужели господь бог покинул своего избранника?

К господу были обращены мысли всех обитателей дома, в котором пригнездился автор «Мертвых душ». Но Василий Андреевич Жуковский молился благостно и благодарно, взысканный всеми милостями небес. В единении душ стиралась, казалось, даже та непереходимая грань, которая отделяла мудрого летами мужа от стремлений и чувствований его юной подруги. Союз их, заключенный на небесах, цветет высшей земной радостью. Василий Андреевич не может отвести глаз от малютки дочери, которую пестует счастливая мать. Какие же другие молитвы, кроме молитв горячей благодарности, мог вознести к небу Василий Андреевич?

Гоголь молился иначе. Это был вопль о помощи, мольба, орошенная страдальческими слезами.

В один из тоскливых дней тревожной осени 1843 года Гоголь, прожив у Жуковского около двух месяцев, спустился вниз и объявил, что он уезжает в Ниццу.

– А! – улыбнулся Жуковский. – Собираетесь в дорогу по повелению Александры Осиповны Смирновой?

– При чем тут Александра Осиповна? – удивился Гоголь. Он, кажется, и вовсе успел о ней забыть. – Меня зовут в Ниццу графини Виельгорские.

Сборы были коротки, как и бывает у человека, ограничившего все имущество одним чемоданом.

Тепло простился с гостем Жуковский. Горячо желал ему преуспеяния в трудах. А глубокий душевный разговор о труде, предпринятом Гоголем, так и не состоялся. Чем меньше ладилась поэма, тем более скрытен становился Гоголь. Да вряд ли бы и понял переводчик бессмертной «Одиссеи», какие демоны терзают автора «Мертвых душ».

Глава седьмая

По дороге в Ниццу Гоголь остановился в Марселе. Ночью он внезапно и сильно заболел. Силы падали неудержимо. Он воочию увидел перед собой смерть. Смерть стояла у него в ногах в полутемной гостиничной комнате и, казалось, медлила сделать только последний шаг.

Он спасся от страшного видения, сев в дилижанс. В дороге, как всегда, отступились черные призраки. И снова верой укрепилась душа: в божьих руках находится его жизнь, и никто, кроме бога, над ней не властен!

«Ницца – рай, – писал Жуковскому человек, испытавший чудо воскресения, – солнце, как масло, ложится на всем, мотыльки, мухи в огромном количестве и воздух летний».

По календарю стоял декабрь. В Ницце давно кончился летний сезон. Курорт опустел.

Вот когда двинутся вперед «Мертвые души»! Николай Васильевич с утра берется за работу. Но главное, для чего предпринято продолжение поэмы, по-прежнему не приобретает ни живой формы, ни трепещущих жизнью красок.

К Жуковскому была обращена новая жалоба:

«Я продолжаю работать, то есть набрасывать на бумагу хаос, из которого должно произойти создание «Мертвых душ». Труд и терпение, и даже приневоливание себя, награждают меня много…»

Приневоливание? Раз родившись, это страшное слово будет повторяться у Гоголя все чаще.

Николай Васильевич жил в Ницце, в семействе вельможного царедворца графа Виельгорского. Сам граф, масон, жуир, музыкант, европеец и сластолюбец, предпочитает держать в отдалении свою неумолимо взыскательную супругу. Графиня живет за границей, хотя всему бы предпочла сладостную атмосферу императорского Зимнего дворца. На это имеет священное право графиня Виельгорская, урожденная принцесса Бирон. Никто так не хвалится знатностью своей девичьей фамилии, никто так не блюдет аристократический этикет, как графиня Луиза Карловна. Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем человеку с малейшим изъяном в родословной быть удостоенным приглашения в ее гостиную.

Никогда бы в голову не пришло Луизе Карловне пригласить в свою петербургскую гостиную бесчиновного малороссийского дворянина Николая Гоголя. Но на чужбине Гоголь может поселиться у Виельгорских как свой, домашний человек. Николай Васильевич умеет слушать жалобы с сердечным вниманием. В беседе с ним можно посетовать на легкомысленное поведение графа Виельгорского. Ему можно открыть материнские заботы, связанные с семейной жизнью дочери Софи.