Лабух - Владимир Некляев

«Действительно… Я про это не подумал… Тем более…»

«Что — тем более?»

«Тем более ребенок. Вы ей скажите, что и завтра можно не приходить. Мертвым в том нужды нет, а живым тяжко».

«Я ей скажу. И попросить хочу…»

«Вы у меня?.. Что?»

«Можно я на кладбище говорить не буду, а на трубе тебе сыграю?»

Алик ожидал, что скажет на это Смерть. Спросил у нее: «Разве про такое спрашивают?..» — Та подернулась, и тогда Алик согласился: «Как себе хотите, сыграйте… А то Зиночка про вас: он музыкант, он музыкант, а я и не слышал ни разу».

«Зиночка перед тобой не виновата. Только я».

«Я знаю. Теперь я про все знаю… Никто не виноват, только каждый сам. И если…»

«Хватит! — ревниво прервала Смерть, и я перестал слышать Алика. — Успеете наговориться, этого не так долго ждать, как кажется».

«А там я буду с ним?..» — спросил я у Смерти, и она сказала нервно, потому что у Алика прядь из–за уха выбилась, волосы жили своей собственной жизнью, с которой Смерть не справлялась: «По мне так нет, но там не мой приход».

Я, не поворачиваясь, спиной выходя в прихожую, едва не упал, зацепившись за порожек, и схватился за вешалку, вцепился в шубу Лидии Павловны. Снова повесить никак не мог…

Помогла незнакомая молодая женщина — повесила:

— Это вы к нам ездили?..

Приоткрылась входная дверь, я подумал — потому что шуба сорвалась — что за ней, может быть, Ли — Ли, но вошла Зоя. Бледная, в черном платье с красными розами — ей шло… Кивнула мне, взглянув на женщину, и, рассыпая розы, бросилась плакать к Лидии Павловне, которая заголосила: «Какой мальчик!.. Какой мальчик…»

— Нам поговорить нужно — не с кем, — все стояла передо мной женщина. — Можно с вами?.. Я Галина…

На кухне сидел ее муж, Сократ, они у отца Алика дом купили.

— Мы не против были, пускай бы с нами жил… А он к смерти тянулся…

— Про что поговорить?..

Я был уверен, что про бумаги на дом.

— Про это, про что еще… Его дома похоронить надо, он там лежать хочет, мы так думаем. Рядом с предками — что ему здесь сиротиниться?..

Я взглянул внимательнее: она статная, красивая, он также не топором тесаный… Молодые, крепкие мужик и баба. Видно, что хозяева, поэтому ко всему и к смерти — по–хозяйски.

Почему, кроме них, никто не подумал, где Алик лежать хочет? Ни я, ни Лидия Павловна — никто? И я разговаривал с ним — и не спросил…

— Мы не подумали… — присел я на табурет, на котором Игорь Львович сидел, голову на топоре качая, и Галина сказала:

— Потому что вы чужие.

Я едва не ответил: «У смерти нет чужих…» — но про это они, наверное, знали, потому спросил:

— А вы?

— Мы через могилы свои. Наши предки все там вместе.

— Через могилы все свои… Какая разница, где лежать?

— Такая же, — Сократ сказал, — как и разница, где жить. Мы вот раздумывали: дом купить или за границу съехать, потому что белорусом быть — беда. Да что поделаешь?.. Честь не позволяет кем–то другим стать.

Пожить там у них на Новогрудчине, с ними и Казимиром — что ли?.. Посмотреть: не только же они трое не влезли в микроавтобус?..

Я сказал им, чтобы ехали и ждали завтра Алика дома… И соврал, не любя правды, Лидии Павловне, что отыскался отец, который сам при смерти и просит привезти сына.

То, как восприняла это Лидия Павловна, заставило меня еще раз удивиться ей.

— Что же, я с Игорем лягу.

Зоя забеспокоилась: «Как бы Ли — Ли не опоздала… Она самолетом завтра собиралась, нужно позвонить, чтобы на поезд сегодня села».

Во мне будто бомба маленькая взорвалась… Ну, конечно, на утреннем поезде…

Сократ с Галиной были на машине, я их проводил. «Мы все подготовим: могилу, поминки… Спасибо».

Набрали себе хлопот — и спасибо. Что я знаю, лабух, про этих людей на этой земле?..

Крабич говорит, где–то он вычитал, не в «Трех мушкетерах» и даже не в китайской философии: «Родина — судьба и могилы». Хотя мог и сам придумать, или переиначить, за ним водится такое: придумает и говорит, будто вычитал, потому что кажется, будто вычитанное умнее…

Ли — Ли не опоздала.

Я во двор смотрел, подкарауливая ее с московского утреннего поезда… Ли — Ли махнула мне в окно — и вбежала в подъезд Лидии Павловны. Она с цветами, так, может, потому…

Смешно: как мальчик.

«Не хочу в твой дом», — сказала у Амеда Ли — Ли.

Пора ехать…

У Рутнянских все уже были в сборе.

— Как ты?.. — вышла Ли — Ли из комнаты Игоря Львовича в прихожую, поцеловала в лоб. Как только что в лоб Алика поцеловала.

— Какой мальчик…

Я не сам, кто–то за меня во мне спросил, я и ненавидел его за слабость, и сделать с ним ничего не мог:

— Ты со мной, Ли — Ли?

Она в глаза мне глянула… жалея, и так еще, будто заклинала, чтобы понял я то, что сейчас она скажет:

— Феликс жить без меня не будет.

Лабухи гроб подняли, я бросил торопливо: «Потом поговорим…» — и Ли — Ли отступила от меня к Лидии Павловне: «Я вечером самолетом…»

Поговорить потом не получилось… Я только спросить успел — во дворе, когда в машины садились: «Ты почему с ним в Москву поехала?..» — и Ли — Ли, будто прося, чтобы не начинал я, не цеплялся за это, когда все решено, ответила быстро, тихо и вниз: «Потому что в Америку не хотела».

Я так и подумал, заподозрил, когда вдруг картинка такая, как открытка новогодняя, нарисовалась, на которой Феликс — ангел. На земле не бывает ангелов… Хотя что мне с того, что Ли — Ли тихо и вниз это подтвердила? Это уже Феликса проблема, для меня какая разница — где с ним Ли — Ли?..

Да Феликс ни в чем и не обманул. Просто не сказал всей правды. Которой я не любил, и которую — также не всю — сейчас быстро сказала Ли — Ли.

Так всегда будет: не всю, не всё… Потому как, если было бы всё, так давно бы все закончилось.

В Новогрудок ехали отдельно: Ли — Ли и Лидия Павловна, Зоя, Стефа и Зиночка, которую Стефа заставила поехать, — в катафалке с Аликом, а я с Крабичем, Ростиком и четырьмя лабухами — в микроавтобусе.

Трубу Ростик принес.

Когда доехали, возле дома с острой черепичной крышей толпился народ — необычно для похорон возбужденный. Сократ встретил, озабоченный: «Тут нежданка такая…» — и провел в дом, где в гостиной два стола под белыми скатертями стояли, и на одном, закрытый, гроб. Я догнать не мог: мы с гробом — и в доме гроб… перекладывать, что ли?.. что за обычаи такие?.. но увидел портрет с черной лентой: пожилой человек, на Алика похож глазами, лицом… и меня прожгло: отец!

Он умер, потому что я накаркал!.. И как странно, что крышка на гробе — у нас только на кладбище накрывают…

Казимир, который в углу у высокой изразцовой печки сидел, я и не заметил его сразу, встал на костыли: «Давай выйдем…»

«Как это, Казимир?..»

«Вы поехали — снова тот милицейский, который про Алика с утра сказал, на газике. И говорит, чтоб я нашел, если хозяев нет, кого–нибудь за Альгердом съездить. Я отвечаю, что так понял — его не повезут, в Менске похоронят, туда Сократ с Галей и поехали, а он: да за старым!.. Того в карьере под Гродно нашли, недели полторы как убитого. А перед этим он в участке у них сидел, откуда сбежал как будто … Сами убили и закопали, а потом сами нашли, чтоб на них не висело — я тебе говорю. И милицейский так думает, он их нравы знает и он из наших, только боится…»

Последнее Казимир проговорил так, будто я, городской, столичный, могу не бояться и смогу что–то сделать, найти какую–то управу…

В ходе похорон что–то не складывалось, не стыковалось, Крабич с Ростиком и Сократом разбирались во дворе с попом, на что–то его, прижав к дровам, уламывали, у них не получалось — и Крабич подозвал меня:

— Я побожился, что все сплетни, парень не самоубийца — ты перекрестишься?

Сократ переминался виновато: это действительно его забота, если уж взялся за похороны… Но, конечно, в голове не держалось, как и у меня даже не промелькнуло — у кого в голове такое, хоть бы и у Сократа?.. Лет тридцать назад знал я подростка, которого поп на кладбище похоронить не дал. И хотя там совсем другое было, но во грехе оно, выходит, то же самое — во всяком случае для попов?..

Ах ты, Зиночка, коза…

Единый Бог умирать начал, когда из пещеры вышел… А в храмах Его не Он, а попы с ксендзами живут.

— Не самоубийца. И если ты побожился, так зачем всем…

— Пускай… — вроде как сдался поп. — Я мог и не знать. Но остальное все — нет.

Крабич спросил нахально, не отойдя со мной, не отвернувшись даже:

— У тебя деньги есть?

Поп насупился.

— При чем деньги? Один православный, второй католик — и вместе? Ни за какие деньги!

Господи, зачем мы сюда приехали?..

Оказалось, проблема не в самоубийстве только… Мать Алика православной была, вышла за католика и не поменяла конфессию, Алика также в церкви крестила — и теперь, если отпевать, так сына в церковь нести, а отца — в костел… Да еще если ксендз согласится, которого нет: вчера — никто же не знал ничего — куда–то взял да подался. Послали за ним, но найдут ли…