Детство - Василий Сергеевич Панфилов

Зачем я приплёл, што не сам заинтересован, даже и не знаю. Но чую, што не зря. Федька сразу подтянулся так, серьёзным стал – помнит, што с Иванами знаюсь, вот и подумал… што-то там своё. Ничево, зато и рот лишний раз не откроет. Ни сам, ни мальцы ево. Они и так-то молчаливые, но пусть.

– Пойдёт, – Кивает солидно, – Уговор?

Руки пожали, да и описал я ему словесно Вольдемара. Возраст, в какой гимназии учится, в каком доме проживает, физию приметную. Найдут!

Филеры хитровские, не мешкая, сразу за дело и взялись. Были, и нет, только брызги из-под ног.

Успокоился малость, но всё равно дерганный. Дай, думаю, пройдусь по знакомцам своим хитровским, пообщаюсь. Не так штобы тянет шибко, но и на месте не сидится. До самово вечера так визиты вежливости наносил, с людьми общался. Там словечко, здесь. Дипломатия, значица.

Да и началось в голове што-то вертется такое, поетическое. То есть не моё поетическое, а будто слова вспоминаю. Ну, из будущево! Где-то што-то слышал или видел, или… не помню!

Вернулся во флигель, да и отмахнулся от Максима Сергеевича с его историями.

– Не до вас, – Говорю, – сударь мой любезный! Посетила меня муза с визитом незваным, так что сердечно прошу прощения, но я сажусь творить. И мысли в голове волнуются в отваге, И рифмы легкие навстречу им бегут, И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута – и стихи свободно потекут[75].

Цитирование великого поета вроде как убедило, но не всех. Слышу только, как судья бывший шипит такому непонятливому:

– Закройте свою пасть, Аристарх Романович! Из-за вашей непонятливости Егор Кузьмич может и не пойти нам завтра навстречу с опохмелом! Охота вам по утреннему ледку, да на подгибающихся ногах, самолично за водовкой спешить?

Сижу, черкаю карандашом по бумаге, да вспомнить песню пытаюсь. Больно она под севодняшнее настроение подходит – так, што вот тюль в тюль! Вспомнилось почти всё, только несуразности из будущево выкинул. Воркута какая-то, Магадан…

Написал, да и понял – оно! И душа требует. Вышел на улицу, а там только свои да наши, чужинцы все разошлись, потому как дурных нет – по тёмнышку на Хитровке ходить.

Народ гуляет тихохонько. Фартовые из тех, кто на удаче сейчас, марух своих выгуливают, остальные из нор своих выползают, на дела собираются, компании сговаривают. Огольцы шныряют, проститутки всех возрастов – от самых старых, которым мало не тридцать, до малолеток, у которых ещё сиськи расти не начали.

Сунул два пальца в рот, да ка-ак свистнул! Раз, да другой, народ и подтягиваться стал – понимают, што интересно будет. На кучу кирпичную залез и начал:

– Хитрованцы почтенные, жители квартир насквозь дырявых неучтенные! Только севодня и только дя вас! Всево один раз! Слушайте, и не говорите потом, што не слышали! Слова простонародные, музыка инородная. Мотивы хитровские, напевы московские. Слово там, куплет здесь, получилась ненароком поэтическая смесь. Песня грустная, про жизнь нашу тусклую!

По приютам я с детства скитался,

Не имея родного угла.

Ах, зачем я на свет появился,

Ах, зачем меня мать родила?!

А когда из приюта я вышел

И пошёл наниматься в завод,

Меня мастер в конторе не принял:

Говорит, что не вышел мой год.

И пошёл я, мальчонка, скитаться,

По карманам я начал шмонать:

По глубоким, по барским карманам

Стал рубли и копейки сшибать[76].

…два раза так спел, а потом хором ещё несколько раз. Народ гулять начал, я понял – всё, вымотался! Вроде как выплеснул чуйства, так и полегче стало.

– Всё! – Руками машу на желающих угостить да похристосоваться, – Я спать! Душеньку наружу выплеснул, сил не осталось!

Дошёл до флигеля, умылся, да и в нумер себе улёгся. Ну, думаю, больше никаких Вольдемаров с тётушками перед глазами…

… а хрена!

Сев на нарах, дышу тяжело, весь в испарине. Тётушка ета чортова скалится во сне, да улыбается и подмигивает, как шалава распоследняя. А потом раз! И череп оскаленный, кожей гнилой обтянутый. И тоже, ети ево, улыбается шалависто. Будь я постарше, то и тово, сразу на полшестово всё бы повисло, но и так нерадостно.

Ворочался, ворочался, но всё ж уснул. Вольдемар, будь он неладен! А его в сторону так – раз! И снова тётушка, да с околоточным етим проклятым. Подмигивают!

Несколько раз так просыпался, да сны такие, што один гаже другова. Ещё про приют снилось – вроде как в больничке лежу, а студенты тамошние на мне операцию без наркоза провести собираются. Для опыту, значица.

Сижу, потому как ложиться уже боюсь, и думаю. Тётушка ета чёртова! Околоточнова я тово, пусть и чужими руками. А тётушка, если подумать, виновата как бы не больше ево!

Вольдемар, ето так, сявка мелкая! Тявкнул на меня, да и забыл. Нормальная баба што бы сделала? Выставила б меня с дач, к примеру, по жалобе племянника. С глаз долой, как говорится. Жёстко достаточно, потому как заработка лишился бы, но по господским меркам адекватно.

Они, господа, такие – очень не любят, когда простолюдины што-то мнить о себе начинают! Вроде как только сверху говно валиться должно, а обратно ни-ни! Бунт!

Выставила бы, и ладно, а она околоточного из Москвы вызвала да натравила.

– У нас на раёне и за меньшие косяки головы проламывали!

Вырвалось вот так, и сижу, глазами хлопаю. Што за раён, откуда? А потом вдруг раз! И понятно. Оно с одной стороны и хорошо, а другой и обидно немного.

Я ж себя мало не из господ выводил, мнил о себе много. Потом-то да, помаленечку отрезвел. А тут разом, будто холодной воды из ушата. Не всё превсё вспомнил, и етого хватило. Не шпана Хитровская, но и не гимназист маменькин ни разу. Такой себе мальчонка из рабочева класса. Драчки раён на раён с арматуринами, гоп-стопы и прочая веселуха.

Тряхнул головой, отгоняя ненужные сейчас мысли о сословиях и прочем, да и призадумался. А может, тётушку ету Вольдемарову и тово? Стукнуть по голове? Убить, так сказать, кошмары свои, да в самом што ни на есть буквальном смысле!

И тут мне как вспомнился хруст сторожева черепа под железякой, да как поплохело! Только и успел, што с нар соскочить, да тут же и вывернуло.

Прибрал за собой, да и обратно сел. Убивать, значица, нельзя… но и ответочку нужно послать более-менее адекватную. В приют