Детство - Василий Сергеевич Панфилов

пожарными, был очень вежлив и корректен. Соседи, приютившие погорельцев, любезно предоставили пострадавшим свою одежду, а чуть погодя, и гостиную для общения полицейским.

– С чердака, – Из несколько поблекших глаза Анны Ивановны катились крупные слёзы, – Вспышка! И Глашенька там осталась! Я её так любила, так любила… поверите ли, чуть ли не как к родной относилась! Такая трагедия!

– Собак! – Женщина внезапно соскочила с дивана, где полулежала, и ухватила полицейского за мундир, – Спустите собак!

– Всё, что можем, сударыня, – Полицейский офицер мягко, но непреклонно оторвал цепки женские пальчики от мундирного сукна, – Всё, что можем и даже чуть больше!

– Никаких зацепок, – Докладывал он несколько часов спустя товарищу[78] начальника пятого делопроизводства[79], в котором некогда и служил муж Анны Ивановны, – очень профессиональная работа. Время нападения, пути отхода, рассыпанный табак вперемешку с перцем. Безупречно!

– Н-да, – Чиновник откинулся в кресле и некоторое время размышлял, не отпуская стоящего перед ним офицера, – а знаете, голубчик? Такой профессионализм тоже ведь зацепка! Химия ещё эта… Я так думаю, нужно бывших подопечных покойного нашего коллеги потрясти. Тех, кто вышел.

– Насколько я знаю, в этой среде не принято мстить жёнам и детям, – Неуверенно ответил офицер.

– Голубчик, – Улыбнулся начальник отечески, – ну право слово… Впрочем, вы недавно ещё в нашем управлении, и потому многое не знаете. Анна Ивановна, можно сказать, работала со своим мужем бок о бок. Принимала активное участие в некоторых, так сказать, мероприятиях. Негласно, разумеется. Не кроткая голубица, а как бы даже совсем наоборот, местами даже с перехлёстом. Могли и затаить, да-с…

Глава 40

– Заждалися меня на Том Свете, – Просветлённо сказала бабка, присев напротив завтракающего Саньки, – Матушка моя, покойница, снилася, да улыбалася так ласково, рукой манила.

– Ба! – С тоской сказал мальчик, тяжело воспринимающий подобные разговоры.

– Ничево, Санечка, – Сухая морщинистая рука ласково погладила внука по голове, – ничево. Старая я совсем, тока из-за тебя на свете и живу, а так и жизнь уже в тягость. А теперича всё – взрослый ты, да и дружок у тебя хороший, верный. Справишься!

Мальчишка насупился, но бабка сновала по дому со счастливой и немного потусторонней улыбкой человека, выполнившего своё земное предназначение. Как назло, вскоре после завтрака на забор уселся ворон и раскаркался. Санька, возившийся с подгнившим забором замахнулся было обломком жердины, но бабка остановила ево.

– Не надо, Санечка! Посланец то, не гневи Боженьку!

Старушка развила бурную деятельность, и вскоре всё Сенцово знало, што Чижиха собралась помирать. Санька ходил хмурый, но после полудня в окно ударилася птица, и мальчик окончательно пал духом.

Што уж тут теперича… Сон сперва, потом ворон, птица вот… верные приметы! Да и бабка старая, чево уж там! Деревенское общество настолько уверилося в грядущей смерти Чижихи, што послали за священником.

– Бабуль! – Схватив её за руку, он встал на колени перед лавкой, и поднял вверх заплаканное лицо, – Не умирай! Как я без тебя? Деньги есть, потом Егорка нас в Москву заберёт… заживём! Ты ещё моих детей поняньчишь!

Бабка молча гладила внука по голове и улыбалася. После обеда она легла и больше не вставала, отказываясь от еды и питья. Только лежала да улыбалась кротко, приоткрывая иногда выцветшие от старости серые глаза.

Штоб не лезли в головушку думы, Санька взялся было за работу, но всё валилося из рук. А по избе сновали старушки с молитвами, прошёлся по-хозяйски староста, скрипя густо смазанными дёгтем сапогами и оглядывая немудрёное сиротское хозяйство. После ево прихода в избе появилась старостиха, а за ней и Катерина Анисимовна, почти тут же начавшие сварится, негромко шипя друг на дружку гадюками.

Из доносившихся словес было понятно, што делят они опеку над Санькой. Старостиха напирала на мужнин авторитет и налаженное хозяйство, Катерина Анисимовна давила давней дружбой с племянником, да и по части богачества с недавних пор они могу поспорить с семьей старосты.

– Чай, не чужие люди, – Шипела она злой кошкой, больно прижимая к себе Саньку, – прокормим как-нибудь!

– Как-нибудь вы племянника прокормили! – Не сдавалася старостиха, выдёргивая безучастного ко всему Чижа, – Так, што в город запродали, да ишшо и негодящему мастеру через негодящево прикащика!

Глаза у старостихи белесые от злобы и зависти. Пиисят рублёв! Просто так, дуриком на мальчишку негодящево свалилися! Небось когда приедет Егорка за дружком своим, как обещался, так за выкуп из общины и побольше отвалит! Куда он денется?!

Да и осталися небось деньги-то у Чижа, в семье старосты ето точно знали, как и все в деревне, включая полудурошново пастуха. Пять рублёв по весне Чижи не потратили даже – так, пшена купили, чтоб не одни тока жолуди с лубом жрать. Осталося, и немало!

Небось можно в хозяйство пристроить, ведь даже по закону отдавать тока через годы придётся, когда Санька в возраст войдёт. Купить тёлочку, да и пока не вырастет, то и тово… пользоваться! Да и придётся ли отдавать? В город уедут, да может и с концами!

Священник с причтом приехал под самый вечор, и долго препирался гулким басом со старостой и возницей во дворе, ругая раскисшие дороги и скупердяйство деревенских.

– Дорога одна чего стоит! – Напирал батюшка, – Время потраченное!

Староста бубнил што-то негромкое, неслышимое Саньке.

– Два рубля, – Отрезал священник, – такая даль! Мало рубля с полтиной за такую поездку!

Снова бубнение.

– Три? – Удивился чему-то батюшка, снизил голос, и через пару минут вошёл в избу. Сунув Саньке для поцелуя пахнущую конским потом и табаком руку, он окинул мальчишку взглядом и последовал к бабке, читая молитвы.

На причастие и соборование собралося мало не всё село. В избу набилося стока людей, што самово Саньку чуть не выдавило наружу, к остальным. У самой двери мальца перехватил Аким Дмитриев, и используя ево как таран, пробился к самой лавке, где и остался, жадно глядя на происходящее.

Пока священник совершал таинство, деревенские живо реагировали на каждое слово и каждый жест, сильно мешая действу. Наконец соборование закончилось, и деревенские загомонили было, но почти тут же умолкли – после тово, как священник прижал глаза старой женщины двумя пальцами, а потом положил на веки пятаки.

– Отпустил душеньку, – Выдохнула какая-то бабка, закрестившись, – Сильный батюшка!

Вскоре из избы выставили почти всех, кроме причастных.

– Оплати три рубля, – Ласково сказала старостиха, с силой сжимая костлявое по весне Санькино плечо. Ничево не соображая, тот полез в тайник и вытащил деньги. Женщина почти тут же выхватила их, но под осуждающими взглядами общества, большую часть всё же вернула.

– На угощение