Детство - Василий Сергеевич Панфилов

по святым местам ходит, чуть не двадцать лет. Сейчас вот в Троице-Сергиеву Лавру, потом домой, в Зарядье. Отдохнёт немного, повидает внуков, и снова куда-нибудь направит свои ноги.

– Болят колени-то? – Лукаво спросил паломник, пряча улыбку в неухоженных усах, – то-то! Ничево! Годик-другой так походишь, так и мозоли на коленях будут. Гляди!

Он задрал грязную штанину из грубого рядна, показывая опухшие колени, покрытые какими чудовищными мозолями, мало не роговыми наростами, сочащиеся сукровицей и как бы не гноем.

– Летом почитай половину пути от Москвы на коленках проползаю! Так-то!

На лице совершенно детская улыбка, странная при нечёсаных волосах и общей неухоженности. Трактир тем временем начали наполнять другие паломники из моей группы, разговор сам собой перешёл на чудеса.

Начал Никодим, а там и другие подхватили. Если верить им, то монахи здесь мало не по воде ходить могут, а чудеса происходят совершенно библейские, вплоть до исцеления проказы и восстания мёртвых.

Слушаю их, и завидую искренне. Верят! Верят в чудеса, верят в Бога, верят в то, што паломничество очистит их от грехов вольных и невольных. А я не могу.

С тяжким сердцем пошёл в Лавру, штобы успеть на молебен. На паперти выбрал одноногого нищего, у которого поперёк заросшево лица тянулся грубый шрам. Шрам и особые повадки выдавали в нём солдата, и я щедрой рукой сыпанул ему медной мелочи.

Нищий закрестился, благодаря, а мне почему-то стало ещё хуже. Защитники! И вот так вот, на паперти.

Пока не начался молебен, прошёл и расставил свечи. Потом честно отстоял службу, вслушиваясь в молитвы, но ничегошеньки в моей душе не ворохнулось. В лесу когда бутовском жил, больше Бога было, чем здесь. Да даже когда тётка молилася, там был Бог. Жестокий тёткин Бог, а не мой добрый Боженька, но был же!

Хотя… кошуся на просветлённые лица других паломников… может, это я такой урод?

– Отмолил грехи? – Поинтересовался Милюта-Ямпольский, не вставая с нар, только што книжку в сторону отложил. Будто не на неделю в паломничество я уходил, а из нужника вернулся. Только что комната сызнова засрата до полново изумления.

– Так, – Желания разговаривать ни малейшево. Скинув котомку на нары, сел там же в задумчивости, а потом и лёг.

– Вот и я – так, – Вздохнул тот, потянувшись за кисетом и трубкой, – существование без цели и смысла. Кто я? Кто мы все? Твари Божьи, ждущие Страшного Суда, или искорки сознания, несущиеся в бескрайней пустоте Вселенной?

Затянувшись, он пустил по комнате клубы специфически пахнущево дыма. Опять никак к азиатам ходил? Впрочем, пусть ево!

Паломничество сделало всё только хуже. Несколько дней я существовал, как раньше, и даже отскрёб заново комнату, но потихонечку накатывало безразличие ко всему. Сперва перестал тренироваться, а потом и вовсе – выходил из комнаты флигеля только штоб поесть, да ровно наоборот. Всё остальное время я лежал у себя в нумере, и мысли мои крутилися исключительно вокруг погибшей, да собственной бездушности.

В Лавре Бога не увидал! Што я тогда, не православный теперь?! По всему выходило, што так, а может и вовсе – нехристь какой, раз в храмах Бога не нахожу, а в лесу вижу.

Соседи иногда пыталися разговорить меня, но тщетно. Слова их проходили мимо, не задевая разум.

– Вот, – Будто сквозь вату слышу голос судьи, – полюбуйся! Третью неделю с нар почти не встаёт. Мы уже волноваться за его рассудок начали! Сами пытались вывести из этого странного транса, но не справились. Может быть, у вас получится, молодой человек?

– Егор? – Надо мной показалось лицо Мишки, и я вяло удивился. Какое-то время он молча рассматривал меня, а потом потянул за рукав, – Пошли!

Пономарёнок помог мне обуться, как маленькому, и потянул за руку. Скока мы шли и как, не могу даже сказать, но очухался я тока на берегу речки.

– Рассказывай! – Мишка лёг напротив меня и подпер подбородок кулаками, внимательно уставившись мне в глаза, – Што случилося-то?

Сперва неохотно, но потом слова полились из меня рекой. Мишка слушал, хмуря брови и внимая каждому слову. А меня тем временем как прорвало! Слёзы, сопли, рыдания! Как девчонка!

Всё превсё рассказал! Поджог тётушки Вольдемаровой с убийством горнишной, приключения свои бутовские, и чуть не детские грехи припомнил.

Но полегче стало, как выговорился. Священнику-то сказать не могу, донесёт потому как. Обязан! А держать такое в душе тяжко.

– Што-то не сходится, – Сказал Мишка, наморщив лоб, – Нет-нет! Я помню всё, просто… Ладно, полегчало?

Оно и правда полегчало. Не так штобы очень, но отживел. Назад шли медленно, потому как Мишка хромает. Не так сильно, как дохтура пугали, но спешно ходить не может. Хорошо ещё, што без палки! Портному, оно конешно и не так страшно, но всё ж!

– Ну, хоть на человека стал похож! – Встретил меня судья, вертя за руки перед собой и вглядываясь внимательно в глаза. Молча обнял ево, да и пошёл к себе в нумер. Надо, кстати, персидской ромашкой обсыпаться, да по волосам частым гребнем пройтись, а то обовшивел совсем. И в баню!

Чувствовал себя, как после тяжкой болезни. Делалось всё «через нехочу», и слабость такая, ну прям как по весне после голодной зимы, мало што не шатает на ветру. Чувства тоже такие, што прям серенькие, будто грязью присыпаны и едким дымом от костра прикрыты. А потом снова пришёл Мишка.

– Пошли, – В етот раз я одевался-обувался сам, а дружок мой терпеливо стоял у двери, даже не опуская наземь большую, тяжкую даже с виду котомку.

– Дай-ка! – Протягиваю руку, и Пономарёнок охотно отдал груз. Он такой, самый спокойный и умственный среди знакомых мне годков, дурново гонора никогда не было. Иной бы доказывать што начал, как ето у мущщин бывает по дурости, но Мишка не такой.

Сегодня ушли не так штобы далеко, не как в прошлый раз. Пустырь обычный – из тех, где старые дома уже растащили, но кое-где торчат обломки стен, да валяется принёсенный из соседних улиц всякий сор.

В такие места ни бродяги не суются, потому как укрыться от непогоды негде, ни нормальные люди, потому как што здесь делать? Так, стаи собачьи бегают, да изредка ребятишки забредают, но нечасто, потому как очень уж загажено.

Зашли мы в такое место, што со всех сторон прикрыто, да ногами чуть расчистили.

– Гляди, – сказал мне Мишка, отбирая котомку, из которой начал выгружать всякий хлам. Железо кровельное, бруса кусок, несколько обломков толстых досок.

– Вот, – Он начал выстраивать на камнях конструкцию, – доски чердачного перекрытия.

– Вроде