Детство - Василий Сергеевич Панфилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несколько часов уже играем, кучка золота передо мной растаяла было, а потом снова начала пополняться. За временем не глядим, но ясно – не один час прошёл. Взрослые курят вовсю, да винищем запивают. Но трезвые! И дым табашный не клубиться у морд бородатых да на крытым зелёным сукном столом, а в угол к потолку вытягивается, да быстро так.
– Можно воды? Или кваса, – Прошу у Леща. Кивок, и он кладёт карты на стол рубашками вверх, мы делаем тоже самое. Звонок в колокольчик, и минуту спустя входит амбал.
– Кувшин кваса, – Коротко приказывает Лещ, и уже мне:
– Нужник там, – Показывая в сторону шкафа у стены. Открываю дверцу, а там ход. Ажно восхитился на мгновение! Как в романах!
Узкий извилистый ход, облицованный кирпичом, окончился заделанным досками тупиком, в котором стояло нужное ведро с крышкой, да умывальник. Сделав все дела, вернулся, и отпил квасу прямо из кувшина.
Играем дальше, и я замечать начинаю, што винище, оно начало действовать! Не пьяные, но тово, замедлились реакции, соображалка чутка похуже. И сразу раз! Емоции начал контролировать, а не как обычно. Ну и начал выигрывать!
Часов нет, но три часа-то должно было уже пройти, так што и затягивать нет смысла. Я не могу сидеть сутками, как ети дядьки – возраст не тот, да и корёжит уже от усталости. Держусь пока, но чую, ненадолго хватит!
Потихонечку, полегонечку, кучка червонцев передо мной растёт. Азарт есть, но не денежный, а так. Сижу вот наравне с Иванами да Хитровскими набольшими, и в карты играю! Глупость вот, а пыжит внутри мал-мала.
Играю, просчитываю ходы и соперников, но не зарываюсь. Несколько раз из-за етого упустил крупный куш, ну и так и Бог с ним!
Передо мной валяются уже не только червонцы, но и ассигнации, притом довольно крупные. Есть и векселя, какие-то золотые побрякушки.
Э? Стоп! Закончив партию, решительно встаю.
– Всё, господа, выхожу.
– Право имеешь, – Весело согласился Карп, проигравший как бы не больше всех, – Приходи ишшо, малец!
– Отыграл долги?
– Давно уже, – Смеётся Лещ, – с лихвой!
Тут же на столе отсчитали долги Максима Сергеевича, а остальное отдали мне, ссыпав на пиджак. Вышло довольно увесисто.
Повязали повязку на глаза, да и повели на выход, где меня ждал всклокоченный и нервничающий Милюта-Ямпольский.
– Ну? Как?!
– Никогда больше не подписывай меня в свои авантюры.
– Да, да! Конечно! Ну как?!
Голос подрагивает, в таком состоянии оно согласится на што угодно. Молча отдаю ему пиджак, и он тут же раскладывает ево прямо на камнях, принимаясь считать.
– Да тут, да тут… – Заклинивает ево, пока оно дрожащими руками распихивает себе всё по карманам, пытаясь одновременно обнять меня. Собрав наконец, он не считая, сунул мне в карман мятую горсть ассигнаций и убежал неверными шагами.
– Бордель сниму! – Донеслось саженей через двадцать, и уже тише, вовсе уж издали, – Целиком! На неделю!
Спрятав деньги поглубже, засовываю руки в карманы и иду прочь. После подземелий, будь они хоть сто раз с вентиляцией, хочется подышать свежим воздухом. Проветриться надобно, прогуляться – да не на Хитровке, а так.
Устал, будто не до вечера играл, а всю ночь. Так… остановившись, задираю голову… ну точно, светлеет! Получается, всю ночь и играл! Да уж, сутки без малого за столом!
Иду позёвывая, куда глаза глядят. Хочется спать, но понимаю, што вот прямо сейчас не смогу. Играл когда, то спокоён был, а сейчас вот накатило, ажно потряхивает всего.
Ненароком задеваю плечом каково-то прохожего и тут же отшатываюсь, прося пардона.
– Щенок! – Волосатая лапа, пахнущая дешёвым парфюмом и почему-то – женщинами, сгребла ворот пиджака. Полная физиономия с щегольскими тонкими усиками, приблизилась ко мне, брызжа слюной и отравляя многдневным перегаром. Правая рука пошла назад – медленно-медленно…
Схватив за кисть и подсев, как проделывал много раз на тренировках, выламываю её в сторону большого пальца. Хруст. Перелом. Носком ботинка в испачканное помадой ухо для верности. Нокаут.
– Браво, молодой человек!
Отпрыгиваю на всякий случай, готовый сделать ноги. Но добродушный осанистый мужчина со смутно знакомой физиономией, украшенной запорожскими усами, искренен и даже хлопает в ладоши.
– Давайте-ка отойдём отсюда, – Улыбается он сквозь усы, – пока этот малопочтенный господин не очнулся и не вызвал полицию.
Не давая опомнится, он по дружески кладёт мне руку на плечо, и вот мы уже идём прочь.
– Я хотел было придти к вам на помощь, – Лукавая улыбка и демонстрация внушительного кулака, украшенного кастетом, тут же скользнувшим в карман тужурки, – но вы и сами прекрасно справились. Джиу-джитсу?
– Простейшая механика.
– Простейшая! – Восхитился тот, – Для того чтобы назвать механику простейшей, нужно окончить хотя бы курс прогимназии, а вы…
– Мы гимназиев не кончали, самовыродки мы! – Отвечаю ёрнически, на што мужчина не злится, а хохочет заливисто.
– Да, мы же не представлены! Владимир Алексеевич Гиляровский, журналист и писатель!
– Очень приятно. Егор Кузмич. Панкратов.
С трудом удерживаю язык о произнесения странных слов:
«– В прошлой жизни – Егор Иванович Ильин, активист Международного Союза Анархистов».
Што за на?!
Глава 43
В Москву Санька добрёл с группой паломников, посетив по дороге несколько чтимых святынь. От беспрестанной ходьбы и ползанья на коленях ноги разболелися страшно, хотя казалося бы, подпасок ведь, весь день на ногах.
Ан нет. За коровами-то не на коленках ползаешь, и поклоны по тыщще раз вместе с другими паломниками не отбиваешь! Да и присесть, коли устал, тоже не возбраняется. Присел, занял руки работой какой, да и поглядывай себе изредка за коровами.
Может, ишшо и от тово усталость, што паломничество как-то сразу не задалося. Люди святыням шли поклониться, а он, Санька, просто в Москву с ними. Вроде и шёл вместе со всеми да молился, но мысли вертелися всё больше вокруг Егорки. Отсюдова и усталость, потому как Боженьку прогневил! Омманул потому как. Сказал, што тоже паломник, да ишшо и об имени наврал святым людям.
А куда деваться-то? Без документов по дорогам передвигаются только паломники да христарадники. И деньги! Грех, конешно, но Санька ни копеечки единой не пожертвовал ни в одном из монастырей, да и по дороге питался Христа ради.
От тово и совесть мучает, хотя и не так, штобы сильно. Грех, канешно, но замолить можно – чай, не убийца и не вор. Нехорошо, канешно, Божьим людям врать было, но тут уж так: когда на
