Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета - Лиан Гийом

Любовь к переодеваниям – вторая натура четы Бомон, которая регулярно устраивает костюмированные балы на самые несуразные темы. Граф с графиней настоящие подвижники фривольных пустяков. Вакх – вот их божество, Эпикур – вот заправила их мыслей… но и дьявол не дремлет.

Столь необузданный гедонизм разрушит нашу цивилизацию, если еще прежде него какой-нибудь новый мировой конфликт рано или поздно не положит конец такой слепоте и безответственности.

И другого исхода я не могу себе вообразить.

Альфред Петьон де Вистр

28 декабря 1927[80]

От дивы Карсавиной – к мадам Карсавиной

Биконсфилд, 15 июня 1969

Многие сочтут статью из «Ценностей и традиции» преувеличенной, написанной в минуту раздражения хроникером-брюзгой, полным реакционных предрассудков прошлых лет. Что до меня – то если я решилась привести здесь ее in extenso[81], то лишь потому, что она очень наглядно воскрешает атмосферу «ревущих двадцатых», и возмущенный и мстительный тон Петьона де Вистра с годами приобретает дополнительное звучание, от которого кровь могла бы застыть в жилах, не будь он таким жалким и комичным.

И еще эта статья заставила меня по-новому оценить тот, переходный период моей жизни и вспомнить, как далеко позади в 1927 году оставалась моя карьера. Мне тогда было уже сорок два года.

«Ревущие двадцатые» знаменуют закат аристократии, уступавшей место буржуазии и народным массам, расцвет всевозможных авангардных течений, увлечение физической культурой, вошедшее в еще большую моду после летних Олимпийских игр в Париже, освобождение женщин и их «маскулинизацию», ознаменованную успехом «Холостячки» Виктора Маргерита… Эта эволюция, этапы которой я прошла, ничуть сама того даже не заметив и не найдя времени о них хорошенько подумать, – вот они, в концентрированном виде, уложенные в несколько страничек.

Мне приходит на ум, что и последний том «Поисков» – «Обретенное время», где Пруст собирает на один из тех раутов, до которых и сам был так охоч, людей, встречавшихся когда-то давно, и на каждом годы оставили свои отметины, – этот том ведь тоже вышел в свет посмертно, в 1927-м. Вот уж вовремя! Эта хроника спустя двадцать лет читается как перекличка со статьей из «Светского сплетника».[82]

И впрямь – некоторые гости Греффюлей той весны 1909-го присутствуют и в «Ля Куполь» 25 декабря 1927-го. Взглянем: аббат Мюнье – вечный как Бог Отец, или махараджа Капурталы, несокрушимостью подобный Гималаям; а вот времена-то изменились. Ротшильды, по-прежнему хозяева международного финансового мира, приглашены – но известных дворянских фамилий из пригорода Сен-Жермен тут совсем чуть-чуть. Сами Греффюли тоже здесь, постаревшие, почти не заметные. Во главе парижской элиты их заменили Бомоны. Россия в апреле 1922 года превратилась в СССР, и новый посол презирает такое общество. В действительности это лишь лицемерный прикид – ибо советское посольство, что при Красине, что и потом – при Раковском и Догалевском, – так же как и коммунистические писатели вроде Барбюса, никогда не посещали с такой охотой светские, и притом роскошные, приемы у четы д’Астье де ля Вижери.

В «Ля Куполь» – никого из мира науки. Это не в духе вечеринок. Если графиня Греффюль поддерживала Пьера и Марию Кюри, то Этьен де Бомон, больше всего в жизни боявшийся скуки, предпочитал все, что его развлечет, поразит, озадачит, «потрясет»: кубизм, джаз, Америку. Вот отсюда и костюмированные балы с их явным ароматом заката монархии (Бал игр, Морской бал, Бал Людовика XIV…), куда Макс Жакоб являлся переодетым в монаха, махараджа Капурталы – в черную икру, а Кокто – в полевой цветок. Последний, Бал королей и королев, состоится в 1949-м, и на нем появится молодой Кристиан Диор, зачинатель New Look, загримированный львом.

В 1927-м пробивала себе путь крупная буржуазия – такие люди, как Жак Руше или Филипп Бертело. В 1914 году убили Кальметта – а в 1933-м Оскара Дюфренна, «любителя показывать ляжки» убьет матрос «в цветастой куртёнке», как говаривали в те времена. Велосипедист Анри Дегранж, спортивный журналист, основатель Тур де Франс и множества журналов, в том числе и «Комедии», сделает головокружительную карьеру под девизом «Велосипед – всему голова».[83]

Умерли Сен-Санс, Форе. Умер Дебюсси. Попутный ветер задул в паруса «Русских фанфар» или «ведерок с лимонадом» Группы шести, и уж если начинал сладкоголосить Морис Шевалье, скрипкам оставалось скромно умолкнуть…

Пруст умер. Поль Бурже его пережил. На первое место выдвигаются сюрреалисты. «Клуба длинноусых» больше не существует, хотя Жильбер де Вуазен получил премию академии, а Жан-Луи Водуайе – заказы в крупных универсальных магазинах. А в «Ля Куполь» годом позже Арагон встретит Эльзу Триоле – сестру Лили Брик, большой любви Маяковского. Роден, Бакст умерли. Боннар со своим интимистским искусством побледнел на фоне Пикассо, Брака или Макса Эрнста.

После смерти Ленина Сталин установил свою неограниченную власть. Русских в Париже как никогда много, и они с блеском штурмуют мир моды. «Личинка» Илья Зданевич, которого я в «Бродячей собаке» знавала «авениристом-заумистом», начинает под именем «Ильязд» ослепительную карьеру рисовальщика по тканям у Коко Шанель; пройдет время, и он станет управлять одной из ее фабрик. К Наталье Палей, низложенной принцессе, а ныне – манекенщице у той же Коко, прикованы все взоры, как прежде к Мисе. Сама же Мися, безобразно располневшая наркоманка, занята разводом с художником Хосе Мария Сертом, как в 1909 году она разводилась с пресс-магнатом Альфредом Эдвардсом.

Щегольская отделка и та уже не в почете. Шанель в секрете готовит свое «маленькое черное платьице» – оно придаст женщинам вид простых работниц. А еще через два года веера из перьев, эгретки и перчатки «в облипочку» вообще сметет крушение банковской системы.

Дягилев, в 1909 году державшийся таким молодцом, теперь лишь тень самого себя, и в 1929 году «Русские балеты» умрут вместе с ним. Нижинского заперли в психушку. Фокин и Больм – в Америке, стране, пробуждающей мечты. В тот вечер Ида Рубинштейн была в «Ля Куполь», прибыв туда на «Роллс-Ройсе». Она так и стоит у меня перед глазами – в длинном японском кимоно от Бабани[84] и пелерине из собольего меха. Петьон де Вистр о ней даже не упоминает – для него ее затмила Жозефина Бейкер. А вот маркиза Луиза Казати, мишень насмешек Петьона, умрет (кара Господня?) разоренной и отверженной.

Хроникер «Ценностей и традиции» предсказывал конфликт, который поспособствует оздоровлению нравов! Кризис 1929-го явился исполнением этого мрачного пророчества.

Но если говорить о себе – да было ли мне о чем сожалеть? Двадцать хвалебных строк, так нравившихся Людвигу, – за что я его только что поблагодарила. Однако за этими словами проступало и недосказанное: «Та, кого мы